Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

<…>

30 июня, понедельник

Нет мне радости,

плакать хочется.

Неужели в Алтате ничего нет краше и лучше сплетен. Хочешь сделать добро, но, положим, это еще не горе, что не хотят понять да не ценят стараний, это, думается, со многими бывает. Пусть высказывают недовольство, что в здешней школе не выучиваются, но я знаю, что не я тому виной и т. д. Мирюсь с этим, потому что не я одна, может быть, терплю подобные неудачи. Но сплетен не выношу. Я хочу жить и поступать, как хочу. Отчет никому давать не буду, не хочу подчиняться алтатским правилам и понятиям. Если у меня есть потребность развлечься, нахожу человека, с которым можно хоть поболтать, то для святош не пропущу случая удовлетворить себя хоть болтовней. Хотелось бы что-нибудь получше написать, вижу сама, что нехорошо всегда так думать и писать. Но что же поделаешь, когда нет здесь ничего лучше, все оглупели, отупели и тоже, конечно, иногда досадуешь, рвет тебя сожаление и досада, кажется, на части, а то найдет отупение, так уж ничего не чувствуешь и даже боишься уж людей, начинаю дичать окончательно.

Вчера папа именинник. Целый день накануне готовили, думали, что хоть кто-нибудь придет, а никого, а мне досадно. Думаю, и наплевать, когда готовится и нет никого, и, наоборот, своих угощала обедом – вышел на славу, все прекрасно удалось. После сели играть в винт и играли до одиннадцати часов. Сегодня, конечно, прибирала все. Не хочется писать. Вспомнила, что есть хочу, а взять негде, ну хоть печенье возьму, в голове все-таки шумит и звенит.

Ну вот и покушала. На дворе кто-то возится, воротами кто-то стукнул, прошел, а я боюсь, и маму будить не хочется. Да если б кто чужой, то хоть одна бы собака залаяла, а то молчат, а я все-таки трушу. Недавно на улице спала и напугалась: упала с крыши жердь – кони уронили, – а я думала, кто ходит. Сегодня на улице холодно и очень сыро после дождя, поэтому перебралась в комнату. До Петрова дня была такая жара и духота, что на дворе спать невыносимо жарко было. Анюта хочет к 10 июля приехать. Какой красивый лимон разросся, прелесть, листья какие громадные, ветви редкие и так красиво раскинулись во все стороны. Наконец, в зале пол выкрасили. До завтра.

П. Я. Нечаев, 1890-е гг.

2 июля, среда, 9 часов вечера

И спала, спала весь день.

<…>

Не верится мне что-то тому, что мы с Митей сойдемся, хотя препятствий никаких сейчас пока не предвижу, а так просто думается. Да смешно еще как-то. Не могу себя представить без смеха его женой. А жить тоже будет плохо: он будет ворчать на меня, а мне будет смешно, или я буду злиться и капризничать, он же будет подсмеиваться, что и раньше устраивал. Хладнокровием и сдержанностью он сильнее всего будет мучить меня, а я его – своими порывами и горячностью. Отчего я сейчас мучаюсь? Кажется, ясно, что спокойствие и тишина более всего для меня мучительны. Не столько пишу, сколько старое перечитываю. А кто знает, может, и я буду более спокойна, когда буду довольна своим положением, хотя и будут порывы, но все-таки не так, уж не будет, я уверена, того исканья выхода из своего положения, а сейчас я вглядываюсь в замужних женщин и, право, становится досадно.

А. Я. Нечаева, урожд. Беляева, 1890-е гг.

Видно, что они очень довольны своим положением, ничего не ждут, ничем не интересуются, сидят, как лягушки, в своем болоте, разве когда выйдут на бережок поквакать – осудить разве кого да посплетничать. А мне противна подобная жизнь, это спокойствие и эгоизм, он высказывается во всем. Стану звать свою сестрицу гулять – нет, куда тебе, не хочет понять, что мне тошно уж просто, ну поневоле уж идешь с кавалером, хотя знаешь, что эти же счастливые существа начнут о тебе злословить, хотя сами отказали в этом удовольствии. А спутник-то, т. е. кавалер-то, все один и тот же: вот и чешите свои языки, сколько кому угодно, да и, кстати, он плохо с женой живет, значит, что же еще надо, а никто не знает, что если б был один человек, то… все здешние аристократы получили бы немедленно отставку.

До завтра, может быть.

Кто, читая этот дневник, не поверит моим жалобам на скуку и неудовлетворенность, подумает, что я преувеличиваю, тот тяжко согрешит, лучше пусть бросит и не читает. Я, напротив, еще сдерживаюсь и стараюсь не писать да и не умею написать верно, что чувствую, переживаю, что тут одна сотая доля только. Если есть хоть малейшее развлечение, так я как утопающий за соломинку хватаюсь, стараясь хоть на минуту забыться, и иногда удается.

<…>

3 июля 1897 года, четверг,

9 ч. вечера

Что же мне теперь и остается – только писать дневник. Читать мне нечего, а со злости ничего не выписываю, да и не знаю, что выписать, хочу нарочно одуреть хорошенько. Сегодня мама, разбудив меня в 9 часов, предложила: «Не желаешь ли стирать белье?» Ну как откажешься от такого лестного предложения? Ну, конечно, стирала до 2 часов и на речку ездила белье синить. Часов с 4 играли в винт с Калининым и Григорием Николаевичем. Была Маша, я ей играла на гитаре. Спать не хочется, а писать нечего, читать тоже надоело, право, все писать-читать, читать-писать, а поговорить не с кем.

Хоть бы письма скорее дождаться. Долго ли я еще буду бороться? Неужели старики не понимают, что такая жизнь тяжела. Маме все только: работай, думает, что мне все лень. Да разве возможно так работать, что пользы в этой работе. А папа зимой удружил: «Если не можешь вдовство переносить, то иди замуж». Тоже, значит, понял, да видно из всего этого, что им непонятно мое положение. Им непонятно, что я каждый вечер с 9 часов от скуки, когда полягут все, не знаю, что делать, куда деваться, а есть чтение, то огонь туши, что напрасно жжешь. Погасишь этот несчастный огонь, хоть и не хочется спать, а почитать бы, и лежишь с открытыми глазами, чего только не придумаешь, а все ничего не могу выдумать. Теперь вот уж три дня сплю в зале, дверь затворена, и огонь могу жечь, сколько угодно.

Не знаю 2-е сегодня или 1-е, кажется, второе: второе, третье, четвертое. «Хорошо было детинушке сыпать ласковы слова» – разучиваю на гитаре, а самоучителя все нет.

Никакого почерка, одна гадость.

Читаю: «Игры действительные и воображаемые».

6 июля, воскресенье

С утра болела голова. Проснувшись и посмотрев спросонок на часы, увидела, что уже 9 часов, и благовест слышу, думаю: к обедне, поторопилась встать, но, оказывается, было всего 5 часов и благовестили к утрене, только еще прилечь уж не пришлось.

Обидно, но едва простояла и, придя домой, не стала чай пить, легла. К 14 ч. приехал Кеша: у него украли лошадь, ездит, разыскивает. Жаль и мне такую лошадь, настоящий огонь и рысь хорошая. Немного погодя, подъехал благочинный, только у нас не был, прямо в церковь, а затем к псаломщику, с папой идет раздор. Наконец-то получила жалованье 20 р.