Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

Обидно, но едва простояла и, придя домой, не стала чай пить, легла. К 14 ч. приехал Кеша: у него украли лошадь, ездит, разыскивает. Жаль и мне такую лошадь, настоящий огонь и рысь хорошая. Немного погодя, подъехал благочинный, только у нас не был, прямо в церковь, а затем к псаломщику, с папой идет раздор. Наконец-то получила жалованье 20 р.

Вчера работала целый день: мыла полы, прибирала в комнатах, чистила самовары. Может быть, оттого и хворала сегодня, хоть говорит мама: «Работай, так, может, здоровее будешь», – а я чувствую совершенно наоборот.

Что-то реже стала получать письма от Мити. Хотела дождаться от него письма и потом уже отвечать, но мне не терпится, напишу.

7 июля, понедельник. Алтат

Не хочется и писать-то.

<…>

С сегодняшнего дня постараюсь не высказывать, что у меня на душе, то есть не в дневнике своем. Нет, дневник – это моя подруга, которая всегда с сочувствием меня выслушивает. А Мите не стоит надоедать, я вижу, ему надоело мое нытье, да он все равно и не поможет, так что же напрасно ему надоедать. Отчета в прожитой жизни никому не буду давать. Спасибо Наташе, хоть сочувствует и желает советом хоть помочь. Но, пожалуй, все напрасно. Я сплю, засыпаю.

Уж ты плачь ли, не плачь – слез никто не видит.

9 июля 1897 года. Алтат, 10 ч. вечера

Кто на море не бывал,

Тот и горя не видал

И досыта Богу не маливался.

Пришлось встать в 6 часов. Папа едет в Ачинск и уж у Палеевых, а у меня поручения туда. Мама забыла меня разбудить вовремя, пришлось торопиться, бежать туда, ну и то хорошо, хоть застала. Была поденщина сегодня в 10 человек: косили. Варили шоколад, только не совсем удачно. Дома были я, Нюра моя и Иванова, да еще днем пришла Фета и пробыла до вечера. Папа, Петр Кузьмич, Гордевна и Берниковы уехали сегодня в Ачинск. Мне хотелось ехать, но тяжело лошадям, если приедет Анюта, и тесно сидеть будет.

Сегодня сильно напугалась. Буду Мите писать, видно от него еще не скоро придет. А теперь его письма отличаются от прежних.

Не так рассудили старики!

<…>

7 ноября 1897 года

Вот и праздник завтра наш алтатский храмовый – Михаила Архистратига. Мама хочет завтра ехать в Скрипачи на ярмарку. Конечно, не за тем, чтоб продавать что-либо или покупать, а просто в гости к батюшке. Я так удивилась, что и меня мамаша звала с собой, но я, несмотря на такую честь, все-таки отказалась. Не хочется, неудобно Нюрочку и Олю без присмотра оставить. Настроение мое? Мне все равно. Тревожусь, что от Мити нет долго письма, хотел вскоре послать подробное письмо и откровенное, но и до сих пор нет. Ни карточек, ни кофты, ни черта нет, просто досада.

<…>

К чему все это писать, и так нерадостно, да вспоминать еще минувшее горе и страдания, только… А как переживешь да вспомнишь, то кажется, что через это пережитое делаешься чище, лучше. Хорошая школа.

Есть у меня предчувствие, что мои мытарства не кончены и будут, пожалуй, продолжаться до конца моего существования, по пословице: одна беда и другую накличет.

13 декабря, Алтат, 1897 год

Часто слышишь, жалуются наши интеллигенты на скуку в деревне, да и сама я того же мнения была раньше, т. е. что в деревне, кроме скуки, ничего не сыщешь, теперь же думаю иначе. Правда, что в глуши трудно жить привыкшему к городской жизни, да притом еще слабому характером. Если будешь стараться, по возможности не для себя только, то забудешь скучать, только не совсем. Лучше б было, если б хоть один человек был, который мог разделять твои взгляды и понятия. Я только в этом чувствую недостаток. Например, я мечтаю, чтоб в нашей школе было две учительницы, другая была бы старшая, более знающая и опытная, могла бы руководить мною и помогать мне добрым советом. Я бы всей душой полюбила ее, старалась единодушно с ней действовать на пользу общего блага и не подумала бы скучать.

14 февраля 1898 года

Вчера я испытывала такое сильное чувство одиночества, какое испытываю очень редко.

До того было тяжело, до того невыносимо, что я, чтоб не выдать себя, легла поскорее, но, несмотря на страшную усталость и слабость, я долго не могла заснуть. Думала, что слезы облегчат меня, но вышло наоборот. И сегодня скверно, какая-то пустота, словно кто помер.

Неужели в жизни все так, неужели для того находишь, чтоб потерять. Нет, мне не себя больше жаль: я еще могу найти утешение, хоть сейчас тяжело и больно. Если б хоть мне понять, что это такое: ужас, ужас! Хотела вчера писать, да с отвращением вспомнила…

Купила вчера себе лошадь за 33 руб., рыжей масти. Буду кататься сейчас и летом верхом, только седло еще нужно купить.

Все проходит.

А все-таки уверена почему-то, хоть и не хочу этой веры, не нужна мне она, но, и помимо своего желания, я уверена, что когда-нибудь должна встретиться.

1898 год

Должно быть, в понедельник или во вторник, на Масленице, я видела сон: пришла в баню, разделась и вдруг вижу, что у меня на груди выросли две другие руки, маленькие, как у Нюрочки, такие же пальчики тоненькие, длинные и нежные – не все руки, а только кисти рук и сложены одна на другую. Как наяву ясно видела я этот сон, как стояла и с удивлением и страхом рассматривала подобное уродство.

1898 год, 11 апреля

Одна надежда мне светила,

и та надежда стала сном минувшим.

Сегодня решила писать то, что хочу до конца моей жизни помнить. Но ранее этого дня, хоть и намеревалась писать, но не могла собраться с силами. Теперь же я немного спокойнее чувствую себя. 1898 года, 22 февраля, воскресенье первой недели Великого поста, в 9 часов вечера Нюрочка, моя радость и утешение, ушла от нас в лучший мир, прожив 8 лет, 2 месяца, 21 день, 21 час. Господи, Ты мне послал горе, Ты же и утешение пошли. Всю последнюю неделю перед масленой был у Нюрочки жар по ночам, днем же она была совершенно здорова. Особенно памятен вечер один. Был Петр Кузьмич у нас, присел поиграть на гитаре и что-то грустное играл, но она упросила его сыграть, чтоб ей с Олей потанцевать, и сколько времени кружилась с Ольгой, так что Оля уже устала и вообще не захотела продолжать. Но моя девочка до того развеселилась, что и нас всех воодушевила и меня вызвала, и я сколько-то времени с ней плясала. И только, когда у дяди рука устала, так она унялась. Нас всех удивило ее сильное веселье, такого я в ней не замечала раньше, словно чувствовала, что последний раз. Не соглашалась с доводами дяди, что он еще завтра придет и опять будет играть. Всю Масленицу она была здорова или казалась здоровой, только последние дни стало заметно, но еще в пятницу я с ней съездила в Акатку и в Захарьинку, и она ничего была, только, приехав оттуда, сейчас же, не раздеваясь, поехали кататься. Я и не хотела ее взять, но она заплакала, и мамаша пожалела ее, и я взяла. Тут-то она, должно быть, и простыла совсем. Субботу и воскресенье я уже не брала ее кататься.