Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

На этот раз молчание затягивается так надолго, что Макс думает — разговор окончен. Поймав взгляд официанта, он двумя пальцами чертит в воздухе зигзаг, имитирующий роспись на счете.

— А знаете, что я вам скажу? — неожиданно говорит Ирина. — Когда Хорхе играет на турнире, его мать каждое утро спускается в ресторан за десять минут до завтрака, чтобы убедиться: к его приходу все готово.

Максу чудится в ее голосе нотка неприязни. Отзвук досады. Ему ли не знать их?

— И что же? — спрашивает он мягко.

— Да ничего, — Ирина поворачивает голову, и в черных зеркалах очков качается лицо Макса. — Потом спускается он сам, а на столе уже апельсиновый сок, фрукты, кофе, тосты. Все его ждет.

Между темными пространствами воды и неба, время от времени озаряемыми проблесками маяка, медленно скользили красные и зеленые огни корабля, выходящего из порта Ниццы. Отделенная от него угрюмым холмом с замком на вершине, светящаяся кривая города растянулась на другом берегу, повторяя контур залива Анж и слегка изгибаясь к югу, отчего отдельные ее отрезки прорывали непрерывность линии и карабкались кверху, к невидимым окрестным высотам.

— Холодно, — зябко вздрогнула Меча Инсунса.

Она сидела за рулем автомобиля, на котором и доставила сюда Макса: в темноте виднелось светлое пятно ее платья и кружевной шелковой шали с длинными кистями. Макс подался вперед с соседнего сиденья, снял с себя пиджак, набросил ей на плечи. Оставшись в легком жилете поверх сорочки, он тоже почувствовал, как рассветный холод просачивается в салон через щели между корпусом кабриолета и поднятым верхом.

Меча порылась в сумочке. В темноте Макс не видел ее, но слышал, как она смяла пустую пачку сигарет. Она выкурила все, что было, в машине, когда после ужина они приехали сюда. И, кажется, прошла уже целая вечность, думал он. С той минуты, как он занял свое место за столом между сухопарой элегантной француженкой средних лет — дизайнером в ювелирной компании «Ван Клееф & Арпельс» — и молоденькой, чересчур сильно надушенной блондинкой — певицей и актрисой Евой Попеску, оказавшейся очень приятной сотрапезницей. За ужином он, уделяя должное внимание соседкам, занимал обеих дам разговором — при том что все же беседовал главным образом с Евой, а она была откровенно рада, что сидевший слева от нее красивый и стройный джентльмен оказался по происхождению аргентинцем. «Я без ума от танго!» — восклицала она то и дело. И хохотала без умолку, особенно когда Макс в самом деле смешно и похоже показывал, как прикуривают или держат бокал Лоуренс Оливье и Лесли Говард, или рассказывал анекдоты — он делал это мастерски, и его испанский акцент придавал французским фразам особый шарм, так что и художница-ювелирша с улыбкой и интересом поворачивалась к нему. И каждый раз, когда юная Попеску принималась хохотать, Макс, скрывая беспокойство, чувствовал на себе взгляды Мечи, сидевшей на другом конце стола рядом со светлоусым чилийцем. Еще он заметил, что за десертом она выпила две чашки кофе и выкурила четыре сигареты.

Потом все произошло так, как и должно было. Никак не форсируя события, Макс и Меча держались порознь, когда гости встали из-за стола. Несколько позднее, когда он беседовал с супругами Колль, юной Попеску и чилийским дипломатом, к ним подошла хозяйка и сказала баронессе, что ее милая подруга Меча Инсунса приехала сюда из Антиба одна, а сейчас собирается домой, потому что ей немного нездоровится, так что она, Сюзи Ферриоль, была бы бесконечно благодарна Анастасии Александровне, если бы та позволила Максу проводить Мечу домой, тем более что, как сейчас выяснилось, они с Максом — старые знакомые. Макс подтвердил это и изъявил готовность отвезти Мечу домой, на что баронесса Шварценберг после кратчайшей, почти незаметной заминки ответила согласием. Ну, разумеется, воскликнула Ася с обворожительной готовностью, она не станет чинить никаких препятствий. Тем более, прибавила она не без лукавства, Макс может стать прекрасным спутником для любой дамы, которая чувствует себя плохо. А также и для той, кто чувствует себя хорошо. Запорхали понимающие улыбки, извинения, слова благодарности, а затем Макса, получившего от баронессы долгий оценивающий взгляд (просто поразительно, как ты умеешь обтяпывать дела такого рода, казалось, говорила она с восхищением), Сюзи Ферриоль, которая, в свою очередь, глядела на него уже новыми глазами, то есть косилась с плохо скрытым любопытством, увела в холл, где ждала, кутаясь в шаль, Меча Инсунса. Церемонно распрощавшись с хозяйкой, они вышли наружу, где, к удивлению Макса, стоял не лимузин с шофером, а маленький двухместный «Ситроен 7С» с работающим мотором — машину только что подогнал к крыльцу валет. Меча, остановившись у открытой дверцы, подкрасила губы, оглядела себя в карманное зеркальце в свете фонарей, выхватывавших из темноты ступени лестницы и ротонду. Потом они сели в машину и минут пять ехали молча: фары отражались от белых фасадов вилл, и Макс видел лишь изящно очерченный профиль. Потом Меча затормозила у моря, на смотровой площадке возле Лазаретто, под пиниями и агавами, откуда открывался вид на маяк, на вход в порт, темное пятно холма и россыпь городских огней за ним, выключила двигатель; они начали разговор, перемежавшийся длительными паузами, не видя лиц друг друга — кроме тех мгновений, когда уголек сигареты разгорался ярче. И не глядя друг на друга.

— Дашь мне тоже турецкую?

Она еще сохраняла остатки непринужденного тона и манер, которые молодые женщины ее поколения усвоили благодаря кинематографу, романам и иллюстрированным женским журналам, — Макс оценил все это еще на «Кап Полонии». Но за прошедшие девять лет повзрослела, утратила девический стиль. Ей должно быть сейчас года тридцать два, тридцать три, прикинул Макс. На два меньше, чем ему.

— Да, конечно! Извини.

Вытащил из внутреннего кармана портсигар, ощупью вытянул сигарету, щелкнул «Данхиллом». Потом, не гася зажигалку, затянулся, выпустил дым и вложил сигарету не в пальцы ей, а прямо между полуоткрытых губ. При огоньке зажигалки снова, как и всякий раз, когда проблескивал маяк, различил ее неподвижный профиль, обращенный к морю.

— Ты мне не сказала, где твой муж.

Весь вечер он подбирался к этому вопросу. Минуло много лет, но слишком много воспоминаний теснилось у него в голове. Слишком яркие картины сохранились в памяти. Отсутствие Армандо де Троэйе определенно искажало ситуацию. Делало ее неполной, незавершенной. И еще более нереальной.

Дважды вспыхивал и мерк красный уголек сигареты, прежде чем Меча заговорила снова:

— Сидит в мадридской тюрьме… Его арестовали через несколько дней после начала мятежа.