В сладостном уединении - Амалия Джеймс

Моника ответила что-то по-французски, и Колин усмехнулся. Пруденс заглянула в кухонный альков, где находилась небольшая плита, холодильник и раковина, полная грязной посуды. "Ничего себе, уютная квартирка!" — подумала она. Потом заметила в комнате телефон и вдруг ужасно захотела позвонить Тромбли. Сама не знала, что, собственно, могла бы ему сказать, — ничто, конечно, не убедило бы издателя отменить задание и вернуть ее в Нью-Йорк. Но желание пообщаться с ним через океан и пожаловаться, как она тут идет на жертвы, было огромное.

Пока Моника приводила себя в порядок, Пруденс решила поговорить с Колином.

— Мистер Монтгомери, по поводу вашего отца…

— Мистер Монтгомери — это мой отец, — перебил он, подходя к ней, — а я просто Колин, — и протянул руку, прикоснулся к ее волосам. — Не нервничаете?

Пруденс попыталась улыбнуться:

— Да нет…

— Все в порядке, Пруденс! — сказал он, проводя ладонью по ее щеке, дружелюбно, как никогда. — Я понимаю, вы далеко от дома…

— Я хочу есть и пить. И ужасно устала. Я пролетела огромное расстояние, чтобы встретиться с человеком, которого никогда раньше не знала и которого только избранные видели последние десять лет, — сама от себя такого не ожидая, вдруг резко высказалась Пруденс. — И тоска по дому не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые я испытываю, ожидая этой встречи…

В этот момент появилась Моника. На ней было ярко-красное шелковое платье с оранжевыми и желтыми цветами, расчесанные, поблескивающие пышные волосы схвачены сзади простой резинкой.

— Ну, как я выгляжу? — спросила она.

— Как всегда ошеломляюще, сама знаешь! — ответил Колин. — Так у кого какие будут предложения насчет ленча? Можно пойти в паб или кафе на Роуз-стрит или посетить туристские места отдыха на Принсес-стрит. А можно довольствоваться чаем и ячменными лепешками в ресторане напротив. Вы гостья, Пруденс, вам и решать.

— Ха! — воскликнула Моника. — А я что, не гостья?

— Гости не оставляют грязную посуду в мойке и не разбрасывают нижнее белье по всей комнате, — проворчал Колин. — Ну, так как, Пруденс?

— Давайте останемся на Роуз-стрит, — сказала она, неожиданно почувствовав, что нервничает.

— Я думал, вам хотелось бы осмотреть достопримечательности Эдинбурга? — неожиданно поинтересовался он.

Пруденс кивнула.

— Конечно! И желательно до моего отъезда из Шотландии.

— По-моему, я вас ничем не обидел, — спокойно заметил Колин и повернулся к Монике. — Вообще-то тебе следовало бы остаться и вымыть посуду.

Моника состроила гримасу, Колин рассмеялся и пошел между женщинами к двери.

Яркое солнце неплохо пригревало, но температура воздуха была на несколько градусов ниже, чем в Нью-Йорке. "Интересно, в замке у Хейли будет такая же приятная свежесть?" — подумала Пруденс. Если так, то она неплохо проведет лето, получая при этом двойную зарплату. Мысль была приятная, ее хотелось подольше сохранить.

— Вы хорошо знаете Хейли Монтгомери? — спросила она у Моники, когда на улице они оказались немного позади Колина.

— О, я знаю его очень давно! — ответила та. — Но с тех пор, как он стал…

Она подыскивала подходящее слово, и Пруденс подсказала:

— Затворником.

— Вот именно! Тогда я попыталась убедить Колина и его сестру…

— У Колина есть сестра? — прервала ее Пруденс.

— Да, Джульета. Но она не так заботится об отце, как Колин. О, он ограждает его от всего на свете!

Колин оглянулся через плечо.

— О чем вы там секретничаете? Моника ответила по-французски, и он рассмеялся.

— Что вы ему сказали? — спросила Пруденс.

Танцовщица улыбнулась. Пруденс при этом отметила, что Моника по-своему очень красива. Во всяком случае, точно знает, как одеваться и как улыбаться, чтобы подчеркнуть привлекательные черты.

— Я сказала ему, что мы обсуждаем его фигуру.

Пруденс почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— Ага… Так в чем же вам пришлось убеждать Колина и Джульету?

— Я дала слово никогда не упоминать имени их отца, не делать снимков, не говорить представителям прессы или кому бы то ни было о том, что его видела. Целая история!

— И что же, он никогда не покидает своего замка? — поинтересовалась Пруденс, еще раз напоминая себе, что она приехала сюда, чтобы написать о нем статью для одного из самых престижных литературных журналов Америки.

— Почему же? Иногда покидает. Прошлым летом приезжал на фестиваль.

Любопытно! "Интересно, что скажет на это Эллиот Тромбли?" Пруденс помнила, что на прошлогодний Эдинбургский фестивать он посылал корреспондента. А тот, выходит, ничего не увидел и не услышал о Хейли Монтгомери?

Они пришли в паб без названия, с большими решетчатыми окнами, расположенными около самой земли, гигантской старинной стойкой и двумя маленькими круглыми столиками. Устроились за стойкой. Колин сел между женщинами и сообщил Пруденс, что здесь подают лучшую в Шотландии баранину с отличным соусом карри. Она тут же заказала ее и бокал шабли. Бармен пробурчал, что бутылка шабли где-то в подвале. Колин попросил себе баранину и пиво. Моника — перье с долькой лимона.

— На Роуз-стрит всегда болтаются люди богемы, — сказал Колин. — Особенно хорошо тут зимой. Походишь из паба в паб, со всеми повстречаешься, обо всем наговоришься… Хотя в Эдинбурге иногда бывает очень тоскливо, особенно если тебе нечем заняться и нет серьезной причины тут торчать. Зимой не очень холодно, но ужасно сыро, солнце редко показывается. В лучшем случае, часа на четыре…

— Мне не терпится увидеть все собственными глазами! — поддержала разговор Пруденс.

— Может, вам повезет. Отец намекал, что неплохо было бы на зиму куда-нибудь переехать. — Он усмехнулся. — Хорошо бы на юг Франции!

Пруденс пожалела, что у нее нет возможности вести запись. Придется теперь вечерами припоминать, кто что сказал.

— Значит, он все зимы проводит тоже здесь?

— Да. Наблюдал неутешность и одиночество отдельных индивидуумов.

Принесли пиво для Колина и перье для Моники. Шабли, как сообщил бармен, где-то искали.

— Отец не самый беспокойный человек, каких вам, вероятно, приходилось встречать, — продолжил Колин, потягивая пиво.

— Из его книг этого не поймешь, — вставила Пруденс.

— Пруденс Эдвардс, секретарь, который любит читать, — пояснил он Монике и, опять повернувшись к Пруденс, засмеялся. — Потрясающе! Достаточно сказать, как вы красивы, и вы уже краснеете… Когда отец писал, он был счастливее… Моника, это не похоже на дольку лимона.

— И на перье тоже! Все засмеялись.