От голубого к черному - Джоэл Лейн

Когда зима стряхнула свое напряжение и начала дышать, «Треугольник» успешно отыграл немало выступлений: в «Кувшине эля», в «Университетской таверне», в «Джей Би» в Дадли, в «Митре» в Стоурбридже, в какой-то жуткой дыре в Вулверхэмптоне. Мартин практически стал нашим менеджером, после того как парень из «Релент Рекордз» отказался от этой работы. Он общался с прессой, добиваясь, чтобы нас упоминали и даже писали рецензии. Он весьма успешно находил площадки для выступлений, был вежлив и разумен, когда Карл нервничал и спорил. Но он мог и причинить боль. Мы все срывались друг на друге, но он был способен по-настоящему ранить.

Помню один вечер, когда мы настраивались в раздевалке, нервы у нас были натянуты, как струны наших гитар, а Мартин просунул свою лысеющую голову в дверь и сказал нам, что он послал нашу демо-запись Алану Макги из «Creation Records». Он получил ответ? — спросили мы. — «Да». — Макги послушал ее? — «Да». — И что он думает? — «Фальшивая мешанина». Посмотрев на лицо Карла, Мартин поспешно ретировался.

Все эти выступления, разумеется, вынуждали нас пить куда больше обычного. Это неизбежно: ты закончил выступление и мозги у тебя пылают от адреналина, а в паб идти слишком поздно. Что остается делать, чтобы вернуться на землю, кроме как пить, до тех пор, пока мир снова не погрузится в молчание? И поскольку, когда ты пьян, все замедляется, это помогает тебе сохранять контроль. Пьянство распространилось и на вечера между выступлениями, когда мы вновь их переживали или пытались создать нужное настроение для написания песен. Я привык просыпаться с головой, настолько промытой алкоголем, что музыка заполняла ее, как некое великое откровение, точно я вообще впервые услышал музыку. Лицо по утрам было одеревенелое, как маска, со щетиной, прорастающей сквозь нее. Единственным лекарством от похмелья для Карла были бесчисленные сигареты, но мне это не особо помогало. Я находил пассивное курение эротичным при определенных условиях, наслаждался поцелуем с дымом или нежным дуновением в глаза, но в те холодные утра оно казалось еще одной отравой, от которой хотелось очиститься.

Иногда это настигало меня на сцене. Легкая тошнота, к которой примешивалось нечто сексуальное, как запах гниющего дерева. Я смотрел, как Карл начинает петь резким голосом, и внезапно воздух становился плотным от разорванных теней. Какие-то темные волны застилали свет. Я всегда думал о дожде. Потоки дождя, что смывают цвета со всего вокруг. Не знаю, возникали ли подобные ощущения у Карла или Йена. Мне было сложно говорить об этом, точно это означало признаваться в том, что у тебя белая горячка.

А еще той весной началась подготовка к всеобщим выборам 1992 года. Мы все трое стали членами лейбористской партии еще до того, как познакомились друг с другом. По выходным я помогал Карлу разносить листовки в Эрдингтоне как-то раз меня даже покусал за пальцы сторожевой пес. Я панически, до паранойи боялся сепсиса и не мог играть на басу несколько дней, пока укус не поджил. Хозяева сторожевых собак, похоже, держат их взаперти постоянно настороже и на диете из таблеток Про-плюс и суррогатного корма с полным набором Е-добавок. К тому же они вешали на воротах таблички, которыми затаривались в местном магазинчике, что-то вроде ВЛОМИСЬ — ПОРАДУЙ ПЕСИКА или ВЫЖИВШИХ ДОБЬЕМ. Эти метки территории превращали распространение листовок в весьма малоприятное дело, но придавали ему остроту, которую мы оба ценили. Мы ждали победы лейбористов, как мучимый бессонницей ждет ночи беспробудного сна.

В этой атмосфере алкогольных паров и ожиданий музыка стала единственной реальностью. Карл был одержим двумя пластинками, которые он купил на Новый год, он ставил их мне то одну, то другую практически каждый вечер, который я проводил в его все больше приходившей в запустение квартире. Одна из них — сольный альбом Боба Моулда [29] «Черная пелена дождя»: застывший, задумчивый ландшафт ярости и ревности, что приводил нас обоих в благоговейный трепет, как детей, впервые столкнувшихся с жестокостью взрослых. Карл переписал ее для Йена, которого потрясли гулкие, сотрясающиеся барабаны — «Точно саундтрек к настоящей записи, не часть ее, а что-то извне».

Второй пластинкой была «Настроение охотника» Скотта Уокера [30], которую Карл раскопал в магазине подержанных дисков в одну из своих поездок в Стоурбридж. То была подборка песен о том, что такое бегство, как в физическом, так и в метафизическом смысле. В музыке сочетались дробные, пульсирующие ударные и ломкая, нервная соло-гитара, тексты рваные, многословные, странные фразы откалываются от мелодии: убийство и изгнание, утопление и кровь. Карл сказал, что это самый пугающий альбом из всех, что он слышал со времен «Неведомых удовольствий». Диск определенно напоминал об агорафобической продукции Мартина Ханнета [31]. Мне эти тексты показались не слишком удобоваримыми, но они звучали на одной волне с Карлом.

Только один раз я смог по-настоящему проникнуться текстами Скотта Уокера, дождливым утром в квартире Карла. Мое сознание было пустым и застывшим после вчерашней ночи возлияний. Мне хотелось заниматься любовью, но Карл был не в настроении. Мы сидели порознь на черном диване и слушали альбом на полную громкость. В зернистом рассеянном свете лицо Карла было едва различимо, как силуэт. У меня болели глаза, я тер их, недоумевая, неужели я плакал. Внезапно я понял, что песни — буквальное описание реальности, порожденной чьим-то расстроенным сознанием. Мысль была настолько тревожащая, что я еще долго после этого не мог говорить. Карл решил, что я дуюсь на него, и потому игнорировал меня. Затем он попытался утешить меня, но я никак не мог объяснить, что же не так; я ответил на его объятия с автоматизмом, с каким бы принял прикосновение незнакомца.

В другой раз он поставил мне «Электрика» — песню, которую Скотт написал для последнего альбома Walker Brothers. Она была о палаче в Южной Америке, пытавшем людей током так, что они умоляли о смерти. Финал песни был мрачным, но красивым — нестройные аккорды пианино и мягкое гитарное соло, колыбельная боли. Я никогда в жизни не слышал ничего более тревожащего. Он поставил ее мне два раза, затем убрал пластинку. Мы никогда не обсуждали эту песню.

Как-то на выходные в марте, когда Карл уехал навестить Элейн и Терезу, я решил выйти в город. Я не знал, какой тусовка станет для меня теперь, когда у меня есть любовник: более или менее притягательной? Большинство мест встреч геев теснились вокруг Херст-стрит, рядом с китайским кварталом. Я проводил здесь много времени после разрыва с Адрианом, но практически не бывал с тех пор, как встретил Карла. Улицы сверкали после дождя, воздух был кислым от бензинных выхлопов. Клуб «Соловей» украшали псевдовосточные красные навесы, возможно, они надеялись, что так их примут за ресторан. Интерьер больше соответствовал гомосексуальному клубу: они переделали его, оклеив стены черными панелями из ДСП и поставили черную кожаную мебель. Получилось довольно невыразительно и неуютно. Бело-голубые огни прожекторов метались над танцполом. Музыка, звучавшая здесь, вышла из моды года три назад. Я начал напиваться, не потому что мне хотелось опьянеть, просто привычка стала слишком сильной.

Чтобы побороть растущее чувство дезориентации, я полистал бесплатные журналы, лежавшие на столе возле уборной. Их было два — серьезный журнал гей-сообщества и фривольный глянцевый журнал для гомосексуалистов. Ирония заключалась в том, что «серьезному» журналу нечего было сказать, в то время как в «развлекательном» журнальчике имелось изрядное количество сатирических и глубоких статей. Плюс фотографии обнаженных мужчин. В статье о наркотиках говорилось: «Геи стремятся использовать наркотики в качестве антуража для секса, а не ради того, чтобы его улучшить». «Серьезный» журнал никогда бы не позволил себе такого ядовитого высказывания. Они бы написали: «Наркомания — одна из самых серьезных проблем в гей-лесбийском сообществе». И даже это кто-нибудь счел бы недостаточно политкорректным.

После одиннадцати клуб начал заполняться обычной полупьяной, неутомимой толпой. Некоторых из них я знал. Завсегдатаями были люди, которые чувствовали себя неуютно в других местах, они помечали свои маленькие территории в тихом баре наверху, возле будки звукоинженера или в ресторане. Здесь был «Фэй Рэй» [32], парень с крашеными светлыми волосами, усталой улыбкой и в очень короткой майке. И Дэвид, высоченный трансвестит, который мог бы отправить на больничную койку любого агрессивного гомофоба, который попадется на его пути. А скорее всего любого, кто попадется на его пути. И Роберт, уже очень пьяный худой юнец с темными волосами и тоскливыми глазами. Он выглядел так же молодо, как и три года назад, когда я снял его. Я насчитал шесть человек, с которыми я когда-то спал. Одно время, до Адриана, счет пошел бы на десятки.