Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван

Людмила оцепенела, она и говорить не могла.

Положение спасла Мать Драконов, выбежала из кухни, принялась орать и тереться об ноги Вадима.

Мила и перевела взгляд на кошку.

— Сердится?

— Нет, скучает. Я ее сейчас в кладовке запру, а то будет приставать.

Он наклонился и подхватил Дейнерис на руки.

— Зря мы это, я пойду лучше, не надо чайник. — Людмила изо всех сил старалась не расплакаться, но губы дрожали и слезинка уже поползла по щеке.

Вадиму до боли в сердце стало жаль эту закованную в броню самозащиты маленькую одинокую женщину, он сейчас хотел только одного: чтобы она перестала бояться, расслабилась, улыбнулась. Губами бы стереть с её щек слезы.

Вадим бросил кошку, шагнул к Миле.

— Ничего не будет, если ты не захочешь, клянусь тебе! Разве я похож на маньяка-извращенца? Давай я помогу, раздевайся. Просто поговорим, разве это такой большой грех? Будь моей гостьей.

Она послушалась, молча кивнула, распустила пояс, расстегнулась, покорно позволила Вадиму снять с ее плеч и повесить на распялку пальто, ждала, пока он разденется сам. Опустила глаза, даже не сказала, а прошептала:

— А обувь? У тебя так чисто…

— Это я как раз с утра полы драил и убирал после погрома.

— Какого погрома?

— А вот, она, Мать Драконов, все стены пообдирала. Она тут сейчас одна живет.

Вадим без предупреждения опустился к ногам Милы, расстегнул молнию на туфле.

— Разувайся, я тапочки дам, вот, — он потянулся к обувному ящику, достал тапки, — только они большие, женских у меня нет.

— Как же одна? — Людмила позволила ему разуть себя, глубоко вздохнула и засмеялась. — Мать Драконов? Дейнерис? Ее так зовут? А погладить можно?

— Нет! — Вадим успел перехватить протянутую к кошке руку. — Она поцарапает. — Он поднялся, стоял перед Милой, смотрел на ее губы. Но не поцеловал, обещал ведь, что только поговорят, слово надо держать. — Проходи, я сейчас чайник принесу, он в комнате спрятан, все на пол скидывает, хулиганка, скучно ей тут.

И ушел в комнату.

— А почему ты не живешь тут? — Голос Людмилы звучал из кухни уже гораздо уверенней.

— От работы далеко, и еще обстоятельства всякие. Тут, вообще, дочь моя жила с бойфрендом, сейчас она на учебе.

Вадим вернулся с чайником и фильтром, Мила сидела за столом, все еще напряженная, но уже не такая испуганная.

— В другом городе? На учебе.

— Нет, в университете, а живет с матерью. Бойфренд ей не зашел, как они теперь говорят. В квартире она тут наездами только, в каникулы или так, с друзьями. Это у них называется "вписка" — соберутся, матрасы на ковре разложат и сидят на полу играют в эволюцию или в шляпу. Караван-сарай…

Вадим рассказывал, а сам набрал воды в фильтр, достал из буфета чашки, сахар, печенье. Из холодильника — молоко.

— А кошку бросили, куда её такую невоспитанную? У матери квартира в центре, евроремонт на два миллиона.

— А ты… не с ними? — Она внимательно и серьезно взглянула на него.

И также серьезно он ответил:

— Если бы жил с ними, то мы с тобой не были бы здесь… Я развелся, когда дочка школу закончила.

— А я три месяца назад, — Людмила улыбнулась. — Ты порядочный…

Вадим смутился от её откровенности и непривычного для его среды слова. Он понял, что Мила не закончила фразу, не договорила "не такой, как все". Значит, "все" обижали… Кто она? Почему одна, такая красивая?

— Нечем мне тебя угостить, — увел он разговор в другое русло. — А вот, пастила есть, ты любишь?

— Пастила! Люблю очень.

Людмила обрадовалась искренне, как ребенок. Без кокетства, притворства и прочих женских штучек, это очаровывало Вадима. Так же она и на белку в парке радовалась, и на красоту Старой Сильвии.

— Вот и хорошо, — он выложил в вазочку пастилу, бросил в чашки пакетики с заваркой, — сейчас быстро закипит. Одна минута, — залил воду и включил чайник.

Людмила с сожалением смотрела на ободранные обои.

— Вот хулиганка. Но выгнать жалко.

— Жалко, — подтвердил Вадим и сел за стол напротив, — кошка-то не наша, приблудилась к дому. Я говорил, не надо брать, теперь сами разбежались, а кошка вот осталась.

Дейнерис, задрав хвост, гордо прошествовала к кормушке.

— Сколько же дочке?

— Восемнадцать.

Людмила только улыбнулась и покачала головой. Пряди светлых волос закрыли лицо, она откинула их быстрым, привычным жестом. Осмотрелась.

— Один. Но квартира на продажу выставлена.

— Как же Мать Драконов?

— Заберу.

Вадим отвечал односложно, чем дольше они говорили, тем невозможнее становилось обнять Людмилу. В парке природа их сближала, лохматые ели, ветер, река. А здесь, в квартире, тяжело было не скатиться в обычную схему случайного знакомства двух взрослых, относительно свободных людей, мужчины и женщины, у которых давно не было секса. Переспали — разошлись.

Они сидели как добрые знакомые, пили чай, говорили о своих семьях, больше Людмила, чем Вадим. У нее никого не было, то есть совсем. Какая-то дальняя троюродная племянница по линии мужа, немного младше, чем дочка Лиманского, жила и училась в Краснодаре.

— Как она там одна — не знаю, но это лучше, чем в станице. Учится хорошо, поступать хочет, так же как я, в КубГАУ.

— Куда?

— Кубанский аграрный университет.

— Так ты с Кубани? Вот почему говор необычный.

— Сильно заметно?

— Заметно. Мне очень нравится — говоришь, как поешь. Ты, выходит, агроном?

— Нет, — засмеялась Людмила, — декоративное садоводство и ландшафтный дизайн. Еще я на кафедре иностранных языков была, а работала потом флористом. Я цветы люблю! Еще когда с бабушкой жила, у нее сад был, столько цветов. Сортовые гладиолусы, тюльпаны голландские, она выискивала луковицы редкие! Еще пионы роскошные были, хризантемы. Она выращивала и ходила на рынок продавать. А я маленькая бывало спрячусь в кустах пионов и сижу там. Они душистые, качаются… огромные — белые, розовые, а листья, как лапы, зеленые. Весной подснежники расцветали крупные, я ждала, как распустятся — утром к ним бегала здороваться. Разговаривала с ними! Еще ландыши были, целая поляна. В тени росли, ландыши тень любят. Про цветы я бесконечно могу рассказывать. Они живые… — Она задумалась, вспоминая, вздохнула. — Потом я уехала учиться, а бабушка умерла, и не стало сада.

— А родители? — осторожно спросил Вадим.

— Маму не помню почти, а папа, когда её не стало, как обезумел, пить начал, опустился совсем. Бабушка меня и забрала. Сама я пробивалась, с красным дипломом университет закончила, мой дипломный проект наградили, стала работать, замуж вышла. У меня цветочный салон был чудесный, да все прахом пошло. Муж кредитов набрал, хотели расширяться, а потом стал играть.

— На чем? — удивился Вадим.

Он слушал Милу, привыкал к ее мягкому кубанскому говору, интонациям голоса, взглядам, жестам. Было заметно, что ей хочется выговориться, рассказывать о себе.

— Да не на чем, а во что! В карты сначала, потом в казино. Все проиграл до нитки, и плакал мой цветочный салон — за долги забрали. Даже бабушкин дом продать пришлось. Ну и все, развелись. А мама у него хорошая, мы и теперь дружим, звоню ей иногда. Она все плачет, что он совсем пропащий стал. Но не осуждает меня, что я на развод подала. Хорошо, что нет детей, им бы со мной куда? А я так, перекати-поле. Вот во Владимире… Хоть не на рынке, в магазине работаю, хозяйка хорошая, не обижает. Букеты мои ей нравятся… Отпустила даже на пять дней, Петербург посмотреть. Я и представить не могла, что такая случится жизнь… Зачем я рассказываю это тебе? — Она быстро взглянула на Вадима и вздрогнула. — Что? Что не так? Не надо было говорить?

Он только головой мотнул, кулаки сжались, губы дрогнули. Почему же все ей, за что? У него любящие родители, на которых он еще за что-то смел обижаться, и семья была грех жаловаться, разве что без любви. Но благополучная, правильная. И Ириша умница, а у Милы…