Журнал «Вокруг Света» №09 за 1975 год - Вокруг Света

— До «точки» ложись, поспи, — сказал Илья Павлович, кивнул на навесную лежанку и вернулся на свое место. Олег, конечно, не лег.

Все ближе и ближе к полюсу. Белые, ровные поля изранены зигзагами трещин со снежными заломами. Летим от СП-22 к «точке» на 87-м градусе северной широты. За стеклами пилотской кабины — поток света, льющийся сверху и отражаемый от «заснеженной поверхности. От него резь в глазах. Загорелое лицо командира корабля Анатолия Ивановича Старцева спокойно, и только глаза внимательно и упорно сверлят далекий горизонт, непрерывно убегающий в бесконечность белесого неба. Ровное гудение моторов и кажущаяся однообразность полета убаюкивают.

— Командир, хотите, я сделаю для вас кофе по-турецки? — нарушив молчание, спросил Володя Кастырин, второй пилот, молодой человек с открытым лицом и лукавыми глазами. С Володей меня заочно познакомил Лукин, и я уже знал, что он был делегатом XVII съезда комсомола...

— Сделай, только с удовольствием, — охотно соглашается Анатолий Иванович.

Воспользовавшись случаем, спрашиваю у Владимира:

— Вы знаете рецепт?

Он хитро улыбается:

— Готовьте как умеете, но называйте по-турецки.

За командиром сидит Илья Павлович. Он буквально врос в кресло, приник к окну с раскрытой тетрадкой на коленях. Изредка оторвет взгляд, запишет что-то в тетрадь и снова всматривается в бесконечное белое поле. У него свои заботы — балльность, возраст льдов, размеры полей, торосистость...

В запах ухи вмешался густой аромат кофе. Появился Володя Кастырин. Он подал Анатолию Ивановичу кофе и на вилке большой кусок сливочного масла. Он не забыл, что командир любит кофе с маслом, и в ответ получил благодарную улыбку. Мне показалось, что Володя склонен даже пустяк превращать в «театр». Это щедрое проявление прекрасного свойства души... Вторую чашечку кофе Володя понес штурману Арсланову. Но, прежде чем отдать ему кофе, спросил:

— Что скажешь в свое оправдание? — Он как бы поддел штурмана, намекая, что давно бы пора быть на «точке».

— Стараюсь, — не отрываясь от секстанта, ответил Арсланов. И отпарировал: — Стараюсь, чтобы не сесть нам километрах в десяти от «точки». А вообще-то кофе выпить успею, потому как через пять минут будем на месте.

Володя Кастырин вернулся к штурвалу. Командир, вглядевшись, резко откинул защитный щиток с лобовых стекол кабины и привстал в кресле. Впереди по курсу среди ровных полей возвышался айсберг, который можно было принять за облако.

— За ним и будем искать площадку для посадки, — сказал Анатолий Иванович.

Илья Павлович тоже привстал и долго, наклонившись вперед, разглядывал лед, потом изрек:

— Щенок, — и снова устроил свое крупное тело в кресле, добавив: — Разглядим поближе.

Позже я узнал, что «щенком» в ледовой разведке называют небольшой айсберг, оторвавшийся от материкового льда.

Командир закладывает виражи, и самолет кружит и кружит в поисках льдины. Под нами паковый, многолетний лед. На таком льду можно поломать лыжи, и бурить его трудно. Нам сейчас нужен осенний лед или зимний. Годовалый или полугодовалый. Его определить можно сверху по цвету: зеленый — осенний, синий — зимний...

Кружимся над очередной льдиной. Ее границы очерчены застывшими трещинами и торосами, от слепящей белизны поверхность льдины кажется ровной, как хоккейное поле.

Илья Павлович приготовил секундомер и ждет, когда самолет снова окажется над кромкой площадки, чтобы замерить длину посадочной полосы. Засекли.

— Мала, — коротко обронил Илья Павлович.

Вот уже который раз возвращается Анатолий Иванович к одной и той же льдине и, словно свыкнувшись с мыслью, что в этом квадрате лучшей нет, идет на посадку. И кажется, как на вынужденную... А вокруг океан, великие просторы и великие глубины...

— Шашки, — крикнул кто-то, и бортмеханик Валентин Быков приготовился возле люка, встал на колени с шашкой и спичками. Дымовая шашка помогает определить направление ветра, с тем чтобы самолет мог пойти на посадку против ветра. Быстрее гасится скорость. Прозвучала сирена, люк приоткрылся — ив ослепительную белизну, шипя и дымя, полетела шашка... Морозный воздух заполнил отсеки самолета. Командир направил машину по кругу, и мы увидели растянутую ветром рыжеватую струю дыма. Прежде чем самолет пошел на посадку, Лукин взялся спасать уху. Когда самолет начнет подпрыгивать на ухабах, от ухи может ничего не остаться; поэтому Валерий подхватывает длинными руками кастрюлю и, опершись спиной о сигарообразную емкость с горючим, согнувшись, держит ее на весу.

Штурман Владимир Арсланов стоит на коленях и держит приоткрытым люк, наблюдая за лыжами. Если след от лыж окажется мокрым — значит, лед очень тонок. Необходимо тут же взлетать. Лыжи коснулись полосы, удар — и заскользили...

— Сухо! — кричит Арсланов.

И все по цепочке передают командиру:

— Сухо, сухо... сухо...

Вышли на залитый солнцем лед. Какая-то особая тишина, доселе неслышимая, бескрайняя. Стоит сделать шаг, и снежный хруст разрывает воздух, отдается в синих тенях застывших после подвижки ледяных глыб. Встретив затянувшуюся трещину, вдруг начинаешь осознавать, что стоишь на Ледовитом океане, под тобой бездна и до Северного географического полюса каких-то три градуса...

Выгрузили на лед лебедки, ящики с батометрами, баллоны с газом, ломы, лопаты, палатку.

Пока Валерий Лукин с ребятами бурят лунку для гидрологической станции и оборудуют ее, мы в сорока-пятидесяти метрах от них для быстроты пробурили и взорвали другую лунку, чтобы измерить глубину океана. Лед оказался полутораметровый. Из лунки идет пар, голубая вода плещется и заливает края. Океан дышит. Установили лебедку (она тоже на лыжах), опустили грушевидный тяжелый грузик, и Илья Павлович отдал стопор. Тонкий трос, звеня, пошел в глубину. Счетчик лебедки отсчитывает метры: 700, 900, 1000... трос все еще идет с большим натяжением.

— Странно, — бурчит Илья Павлович. — Стоим над самым хребтом Ломоносова. Здесь должно быть не более тысячи... Может, в яму попали? — Едва уловимым движением руки, словно пробуя горячий утюг, он проверяет натяжение троса. Из палатки попеременно выбегают то Валерий, то Олег. Им необходимо знать глубину, чтобы распределить батометры по горизонтам... Счетчик показывает уже 1660 метров. На отметке 1972 метра барабан лебедки остановился. Илья Павлович выбрал слабину и застопорил трос.

— Этот лед пережил не одну пургу, — сказал Илья Павлович, взяв снегомер. Втыкая его в снег и заглядывая на деления, он пошел по льдине. Данные не записывал. «Все элементы держу в голове. Писать незачем». Прихватив карабин, он, опираясь на снегомер, направился к торосам. Я глядел ему вслед и думал о словах, сказанных Лукиным: «Илья Павлович из тех, кто один раз сходится с человеком».

В палатке — посреди пустой Арктики — жарко: горит газовая плита. Трещит мотор лебедки. Валерий с Олегом, скинув шубы, готовят данные: снимают показания температуры с только что поднятых из глубины батометров, в полиэтиленовые бутылочки наливают пробы воды. Летчики сидят на ящиках и поочередно записывают показания термометров.

Неожиданно, как случается здесь в апреле, небо затянуло, запуржило. Буран. Палатку сносит.

— Ничего, это ненадолго, — говорит Анатолий Иванович. — Хуже, когда летишь пять-шесть часов, а придешь в нужный квадрат — видимости нет. Не можешь определить, какой лед, не можешь сесть.

Вода в лунке даже в теплой палатке замерзает, приходится греть лом и опускать в воду. Ветер сносит палатку, загружаем ее основание снегом...

Анатолий Иванович оказался прав: ветер неожиданно стих, небо открылось, и солнце засверкало в каждой снежинке...

Пробыли мы на «точке» около трех часов. Под конец пришлось всей команде вооружиться ломами и лопатами и удлинять полосу. Взлетели удачно. Постепенно в самолете становится теплее, и мы, сбросив шубы и шапки, садимся поочередно к столу, чтобы отведать наконец ухи.

Разглядываю карту. Я видел такую же у Николая Ивановича Блинова.

— Летим на следующую «точку», — сказал Лукин и ткнул пальцем в карту. — А затем круто на юг, на мыс Челюскин. Там переночуем и с завтрашнего дня будем летать в высокие широты Карского моря...

На мыс Челюскин прилетел и Лев Афанасьевич Вепрев, руководитель группы самолетов воздушной высокоширотной экспедиции «Север-27». Я представлял Вепрева рослым, могучим человеком, а он, к моему удивлению, оказался среднего роста, сухощавым, бледнолицым, с очень умными, внимательными глазами. И странное дело, такое несоответствие реального Вепрева с воображаемым только усиливало впечатление, а при более близком знакомстве с Львом Афанасьевичем окончательно заставляло отдать предпочтение реальному человеку.