Текущий момент и другие пьесы - Виктор Шендерович

ПАШКИН. Пей кефир, лечи голову.

СТРОНЦИЛЛОВ. Я умоюсь?

ПАШКИН. Валяй.

Стронциллов уходит в ванную. Слышен звук льющейся воды.

СТРОНЦИЛЛОВ. А вот ты говорил: дачу бы мне отдал…

ПАШКИН. Не помню.

СТРОНЦИЛЛОВ. Говорил, говорил…

ПАШКИН. Мало ли что. Ты говорил: ты Бога видел.

СТРОНЦИЛЛОВ. Ну, видел один раз…

ПАШКИН. Не свисти.

СТРОНЦИЛЛОВ. Ну, не самого Бога. Но первых заместителей — видел. Я им говорю: мне к Самому надо, у меня план спасения Вселенной, а они… А! (Звук льющейся воды.)

ПАШКИН. Что?

СТРОНЦИЛЛОВ (выходит с полотенцем). Ничего! Записали меня на прием, на двадцать третий век. Ну не козлы? Мне крышу снесло, я и сказал всё, что думал, про всю их небесную канцелярию. Ну и вот.

ПАШКИН. Ты забудь про это, а то в дурку попадешь. Лучше — оклемайся немного, а потом я тебя пристрою к нам на фирму.

СТРОНЦИЛЛОВ. Не, я в церковь, по профилю.

ПАШКИН. Ну тебя на фиг с твоим профилем! Маньяк. Возьму тебя на фирму, будешь собачьей едой торговать, как порядочный. Снимешь квартиру, временную прописку сделаем. Паспорт-то у тебя есть?

СТРОНЦИЛЛОВ. Паспортом я запасся.

ПАШКИН. Вот! Будешь нормальным человеком. Человек. это, как его. — звучит гордо!

СТРОНЦИЛЛОВ (всматриваясь в зеркало). А выглядит — отвратительно.

ПАШКИН. Не бздо, ангел! Мы тебя в порядок приведем. У меня сестра в Люберцах, у нее племянница по мужу — во такая девка! Мы тебя еще женим.

СТРОНЦИЛЛОВ. Нет; я ведь тут ненадолго, я ж говорил тебе.

ПАШКИН. Ты племянницу не видел. Тебе никакого неба не захочется. Чаю будешь?

СТРОНЦИЛЛОВ. Давай.

Пашкин наливает чаю. Стронциллов вертит ручку приемника, и в эфир вплывает Армстронг — «What a wonderful world». Дальнейший диалог, до самого конца — идет под его голос.

О! Этого я знаю. Он у нас в раю поет каждую субботу.

ПАШКИН. Да? Слушай, а мне потом в рай — нельзя будет?

СТРОНЦИЛЛОВ. А ты умеешь так петь?

Пашкин хмыкает, потом начинает смеяться. За ним начинает смеяться Стронциллов. Они хлопают друг друга по плечам и коленям и смеются. Потом Пашкин вдруг начинает плакать. Потом успокаивается понемногу.

ПАШКИН (шмыгая носом). Лимонные дольки будешь?

СТРОНЦИЛЛОВ. Спасибо. (Глядит в окно.) Нет, вообще, при ближайшем рассмотрении, у вас тут — ничего.

ПАШКИН. У нас — замечательно! (Пауза.) Жаль только, что недолго.

СТРОНЦИЛЛОВ. А ты не думай об этом. Живи, пока дают…

За окном начинает работать сигнализация. Несколько секунд они молча слушают ее переливы, затем…

ПАШКИН. Нет, вот сукин сын, а?

СТРОНЦИЛЛОВ. Все-таки за это надо убивать.

ЛУИ АРМСТРОНГ (из радио, громко). О, yes!..

конец

ТЕЗКА ШВЕЙЦЕРА (2002)

комедия

Комедия, написанная в 2002 году, вышла «черной» во всех смыслах слова.

…Во вполне условное людоедское племя приезжает из Европы миссионер — с Евангелием, лекарствами и желанием убедить этих милых, но неразвитых аборигенов, что есть другой взгляд на назначение человека. Ну, что-то вроде посланника ОБСЕ лорда Джадда в путинской Чечне.

Собственно, история этого добросердечного лорда, «сожранного» с потрохами нашими «федералами», и стала отправной точкой для буквализации метафоры.

Пьесу я отдал в «Табакерку» (куда ж еще!), и Табаков пригласил на постановку режиссера N.

На читку в театре я пришел в некотором волнении. Я готовил артикуляцию, но артикулировать не пришлось.

— Давайте я прочту вашу пьесу, — предложил режиссер И я согласился: интересно же! Вдруг, думаю, пойму концепцию.

— Я там развил некоторые темы, — предупредил N., и за стеклами очков мелькнуло тайное предвкушение гения, приготовившего человечеству щедрый подарок.

Он начал читать, и очень скоро дошел до монолога, которого я не писал.

Прошло десять минут. N., посмеиваясь в усы от удовольствия, «развивал мои темы» своими словами. Я сидел в испарине. Вокруг меня, боясь встретиться со мною глазами, сидели мои добрые знакомцы, артисты «табакерки» — сидели в гробовой тишине.

Тут самое время заметить, что писал я комедию.

Такого провала у меня не было со времен юношеской попытки закадрить в электричке пэтэушницу стихами раннего Пастернака. Но вместо того, чтобы объявить мероприятие законченным — или просто выгнать N., я смиренно дождался перерыва и позорно сбежал с читки сам.

Вскоре мне начали звонить артисты — они просили прийти на репетицию и вмешаться, но что я мог сделать? Не должен автор влезать в режиссуру, это сапоги всмятку! Отдал пьесу — терпи.

Я терпел и ждал обещанного Табаковым прогона, чтобы вместе с ним решить судьбу спектакля… Но вместо прогона дождался афишу, где объявлялось о премьере моей пьесы!

Тут уже я стал судорожно звонить Табакову, да только звонить Табакову — это одно, а дозвониться до него — это совсем другое! Табаков в Штатах, Табаков в Хельсинки, Табаков в Штутгарте, Табаков в Бийске, Табаков отдыхает, у Табакова вечером спектакль, Табаков улетел, но обещал вернуться!

И он вернулся, и за три дня до премьеры плачущий голос кота Матроскина прорезался в моем телефоне сам собой.

— Витёк! — сказал голос. — Я это посмотрел! Витёк! Чем так, лучше никак!

О, как он был прав!

Спектакль по моей небольшой пьесе шел почти четыре часа. Стояла смертная тоска; по сцене ходили хорошие актеры, по уши залитые режиссерским цементом. Текст я узнавал не всегда. Опрошенные после прогона костюмерши не смогли пересказать сюжет.

Спектакль Табаков закрыл — при полном моем согласии, разумеется: «чем так, лучше никак».

Виньетку к этой печальной истории дорисовал сам N.

— Слушай! — сказал мне при встрече Александр Анатольевич Ширвиндт. — Тут ко мне заходил режиссер… фамилия такая странная, забыл… Он говорит, что ставил у Табакова твою пьесу — и так, говорит, остро поставил, что Табаков струсил и отменил премьеру!

От такой трактовки режиссерского провала я онемел.

— Что ты там опять написал? — с тревогой спросил Ширвиндт и, не дожидаясь ответа, добром попросил: — Витя! Отъебись от Родины!

Спустя несколько лет я вернулся к сюжету «Тезки Швейцера», и вместе с режиссером Владимиром Мирзоевым мы крепко перелопатили мою пьесу для кино. Перелопатили вплоть до пейзажа: тропическое небо над головами героев сменилось на наше, родимое, с овчинку…

Но этот неснятый киносценарий опубликован в другой книге[1], а здесь вас ждет первый, театральный, «африканский» вариант пьесы…

Памяти Александра Володина

Действующие лица

АЛЬБЕРТ, миссионер.

ГОГО, вождь.

ФЕМА, дочь Вождя.

АГУНЯ, теща Вождя.

ПРАВАЯ РУКА, помощник Вождя.

ВУДУ, колдун.

КЕТЧУП

Люди народа Цапли

Первый акт

Тропическая Африка. Сквозь перестук дождя доносятся звуки буксующей машины. Это продолжается почти минуту.

ВОЖДЬ и ПРАВАЯ РУКА.

ВОЖДЬ. Ну что? Едет?

ПРАВАЯ РУКА. Уже не едет. Грузовик застрял. ВОЖДЬ. У гнилого дерева?

ПРАВАЯ РУКА. Ага… Встречать?

Вождь кивает.

С барабанами?

ВОЖДЬ. С барабанами, в раскраске, в кольцах… Ну что я тебе рассказываю?

ПРАВАЯ РУКА. Понял. (Исчезает.)

Далекие звуки буксующей машины. Потом — улюлюканье, звуки тамтамов… Потом вой двигателя прекращается; звуки тамтамов всё ближе — и наконец на сцену входит целая процессия. Впереди проносят саквояж, затем — тоже на руках — вносят АЛЬБЕРТА. Навстречу процессии выходят ВОЖДЬ, ВУДУ и ПРАВАЯ РУКА. Из-за плеча Вождя выглядывает ФЕМА.

АЛЬБЕРТ. Благодарю вас. Спасибо! Поставьте меня, пожалуйста, на землю.

Вождь дает знак, и Альберта ставят на землю. На нем жилет с эмблемой ООН.

ВОЖДЬ. Здравствуй, человек.

АЛЬБЕРТ. Здравствуйте! (Здоровается со всеми.) Добрый день.

ВОЖДЬ. Народ Цапли рад тебе. Ты видишь, как мы рады?

АЛЬБЕРТ. Я тоже очень рад, что я наконец здесь.

ВОЖДЬ. Ты искал — нас?

АЛЬБЕРТ. Да!

ВОЖДЬ. Ты нас нашел.