Король Шломо - Давид Малкин

В следующий раз королю Шломо довелось оказаться на берегу Иордана, когда Ави отдавал приказы рабам, рывшим яму для отливки столба Яхин двенадцати локтей в высоту. Медник Ави, зажав в ладони подбородок, смотрел на дно ямы. Там застыли в ожидании его приказаний землекопы с бронзовыми лопатами и погонщики ослов, запряжённых в тележки с углем и зелёными камнями из Южных пещер. Медник Ави что-то приказал, и все встрепенулись: рабы с корзинами попрыгали на дно ямы и застучали кирками, мальчики-погонщики закричали на ослов, прибежали темнокожие женщины, неся кувшины с водой, и подмастерья с заточенным инструментом.

– Почему тебя называют медником, Ави? – спросил король Шломо, осмотрев уже законченные работы и оставшись ими доволен. – Ведь ты и золотую утварь для жертвенника отливаешь, и серебряные плиты для пола в Хейхале – зале для богослужений.

Медник Ави улыбнулся и пожал плечами, объяснить он не мог.

Они отошли в тень тамариска на берегу Иордана и уселись на толстых корнях, подползавших к самой воде. Король Шломо только что осмотрел медные отливки для двух столбов перед входом в Храм: связки гранатов, перевитых шнуром. Высота каждой отливки составляла пять локтей.

– Мне понравились венцы, которые ты отлил, – сказал король Шломо. – А в Ерушалаиме мне показали твои подставки-быки под Медное море. Они просто живые! Воистину, тот, кто учится у природы, не знает предела совершенству. Ты согласен со мной?

Медник Ави вздохнул и ответил:

– Господин мой, сегодня я сделал бы их другими.

– Почему? В твоих быках такая ярость, что кажется, они не чувствуют тяжести Медного моря и готовы наброситься на любого грешника и растоптать его. Они напомнили мне страшных быков в загоне дома моего отца, их привезли ему в подарок из страны Хатти. Но ты, кажется, не очень доволен тем, что у тебя получилось?

Медник Ави смотрел на Иордан.

– Природа – её ведь создал Бог, – начал он, – и учиться у неё – большая радость. Но то, что я здесь сделаю, будет стоять в Храме рядом с творениями Бецалеля, и я хочу, чтобы ни одна моя чаша не мешала людям любоваться изделиями великого мастера. Да, я стараюсь учиться у природы, созданной Господом во дни Его Творения. А мастера Бецалеля наставлял сам Бог, передавая ему свой замысел через учителя нашего Моше в пустыне Синай. Вот менора – семисвечник, который Бецалель выбил из цельного слитка золота. Когда я в первый раз её увидел, я ощутил глубокий покой: если Господь вдохновил человека на такое творение, значит, Он прощает нам грехи и сохраняет Завет с нами. Люди говорят, что форму семисвечника Бецалель взял у куста шалфея – вон вроде того, что прилип к твоим сандалиям. Но насколько же прекрасней менора Бецалеля, чем эти растения! Человек видит шалфей каждый день, ходит по нему, а попроси описать его – и не вспомнит, какой он, шалфей. А тот, кто хоть раз видел менору Бецалеля, не забудет её до конца дней своих. Мне кажется, ей не нужны ни фитили, ни масло: она и так будет освещать всё вокруг себя. Может, господин мой король не знает, что мы, мастера, увидев семисвечник, выкованный Бецалелем, поклялись в знак уважения к великому мастеру не делать светильник из семи стеблей. Любое число, только не семь – чтобы никому и в голову не пришло, будто медник, вроде меня, осмеливается подражать великому мастеру.

Так они беседовали ещё не раз. До освящения Храма оставалось два года.

На обратном пути из Долины Кузнецов вечер застал королевский караван на другом берегу Иордана. Здесь решено было переночевать и утром продолжить путь к Ерушалаиму. Пока слуги ставили палатки и готовили еду, король Шломо подошёл к тёмной реке, отражавшей прибрежные кусты, луну и множество звёзд. Он поднял взгляд к небу и удивился: всё оно было занято скоплениями бледных созвездий. Сполохи света в глубине неба будто говорили об идущей где-то среди звёзд жестокой войне. Днём, при солнце, Шломо ни разу не усомнился в доброжелательности природы, но сейчас он испугался.

– Господи, защити людей, иначе зачем Тебе было создавать Адама! – прошептал Шломо.

Он вспомнил лицо брата Даниэля, сына Авигаил от Давида. Тот был старше его на двенадцать лет и рано ушёл из Ерушалаима изучать Закон в Нове, городе священнослужителей. На праздники Даниэль возвращался в отцовский дом, и Шломо, волнуясь, ждал его и готовил вопросы, которые не решался задать ни пророку Натану, ни кому-либо другому из своих учителей. Шломо был толстым мальчиком, и братья посмеивались над тем, какой он неловкий. Все, кроме Даниэля. Тот был вообще не такой, как остальные. Он напоминал Шломо их общего отца, короля Давида, но не лицом, а тем, как сосредоточенно размышлял над Учением.

Мальчиком, Шломо обожал Даниэля. Он ждал, пока родственники оставят брата в покое, и они вдвоём отправятся на прогулку по берегу Кидрона или в горы.

Однажды Шломо признался Даниэлю – ему единственному, – что боится смерти и всё время думает о ней. Сперва Даниэль повторил то, что говорил им отец Давид: смерти нет; наша душа только меняет «одежду» – тело. Видя, что такого объяснения недостаточно, Даниэль остановился, усадил младшего брата рядом с собой, взял его руку в свои и некоторое время молча сидел, прислушиваясь к биению сердца Шломо.

– Ты не умрёшь, – сказал он. – Бог даст тебе, как Он дал нашему отцу Давиду, слова, которые ты передашь народу, и иврим запомнят их навсегда. Значит, ты будешь жить столько, сколько будет жить наш народ.

– Какие слова? – с трудом выговорил Шломо. – Я тоже сочиню Псалмы?

– Нет, – покачал головой Даниэль. – Они будут о Боге, о любви, о жизни людей. Больше я ничего не знаю.

После этого разговора с Даниэлем Шломо навсегда поверил, что сможет сочинять и что рукой его будет водить Бог.

Через несколько лет до Ерушалаима дошёл слух, что на Нов напало дикое кочевое племя, перебило охрану и, разграбив город, вырезало в нём всех священнослужителей. Шломо не поверил и ещё долго пытался что-нибудь узнать о Даниэле. Никто ничего не мог ему сказать. Население Нова то восстанавливалось, то снова исчезало после эпидемий или набегов кочевников, и к этому привыкли.

Шломо до конца дней вспоминал лицо брата и всегда верил, что Даниэль жив и ещё объявится в Ерушалаиме.

– Король, мясо сварилось, – раздалось за спиной Шломо.

Он повернулся и пошёл к костру.

Глава 7

На склоне холма, где стоял Город Давида, неподалёку от ворот Источника, в доме, сложенном из камней ещё ивусеями – предыдущими хозяевами города, жили две женщины, Ренат и Азува. У них была комната с земляным полом и две пристройки: одна служила отхожим местом, в другой содержались овцы, дававшие женщинам молоко и шерсть. Молока хватало и на приготовление сыра, а шерсть они продавали. Огород женщины не сажали, не сеяли ячмень и, что уж совсем редко бывало в этой части Ерушалаима, возле дома не было ямы для сбора дождевой воды – может оттого, что совсем рядом протекал ручей Кидрон, на берегу которого обе женщины умывались, стирали бельё и мыли горшки и кувшины – посуду нехитрую, но многочисленную.

Подобными же домами был плотно застроен весь юго-восточный склон холма. Стояли они на ступенях террас. При каждом доме был огород и загон для коз и овец. Между террасами вырубили ступени, чтобы легче было спускаться стирать или набирать питьевую воду из источника Гихон, с шумом выбрасывающего воду на поверхность и только недавно заново окопанному по приказу короля Шломо. Во всех домах, как и у Ренат и Азувы, заднюю стену заменяла гигантская каменная кладка, на верху которой виднелись остатки фундамента крепости Цион, разрушенной военачальником Иоавом бен-Цруей при штурме города Ивуса.

Перенаселённый Ерушалаим, поглотивший Город Давида, стремился расшириться во все стороны. Уже начали прорубать скальный хребет, ограничивающий город с запада, засыпать лощину на севере, а на юге и на востоке застраивать долину ручья Кидрон.

Ренат и Азува зарабатывали на жизнь, принимая у себя мужчин из караванов, входящих в город через ворота Источника. Нельзя сказать, чтобы женщины жили дружно; подругами они не были, и соседи не раз жаловались городской страже на шум и крики в «Весёлом доме», как прозвали жилище Ренат и Азувы ерушалаимцы.

«Опять не поделили богатого караванщика», – говорили соседи, слыша грохот горшков, катящихся по освещённому луной склону холма.

Иногда одна женщина грозила другой пожаловаться на неё королю Шломо, устраивавшему суд раньше в городских воротах, а теперь в зале Престола ещё недостроенного дворца – Дома леса ливанского.

– Только и дел нашему королю, что разбирать бабские ссоры!

– Он судит всех. Погоди, вот я расскажу королю Шломо, как ты украла платок из поклажи эдомского каравана.

И они опять кричали и кидали друг в друга чем попало, пока на пороге Весёлого дома не появлялся вызванный соседями городской стражник с дубинкой в руке.