Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Имея в руках описание монастыря, сделанное Барским, еще можно узнавать, где что было в старину. Стены почти все остались целы, поросли травой и увились плющом. Ни одной, впрочем, кельи не уцелело. От церкви осталась одна восточная стена алтаря. Всем годным из нее материалом воспользовались при постройке новой церкви в прибрежном монастыре. Ради четырех мраморных столбов, главным образом, древнейший храм сей был обречен на разрушение, к сожалению всех ревнителей иконописного художества. Барский любовался в нем стенописными иконами Панселиновой руки «зело изрядными»393. В трех храмах афонских видел он произведения кисти Панселиновой – карейском, хиландарском и здешнем. О хиландарском Панселине я уже говорил. Карейского Барский назвал «зело искусным», что очень близко подходит к «зело изрядному», и очень могло статься, что расписывавший оба храма был одно и то же лицо. Состояние, в каком находилась церковь при Барском, он описывает почти в тех же выражениях, в каких отзывается и о карейском соборе. Оба храма были весьма ветхи. Судя по остаткам церкви св. Пантелеймона, можно заключать, что и образ постройки был одинаков с карейскою394. В обеих их, наконец, Барский видел сохранившиеся древние иконостасы из мраморных колонн. Одним словом: все уверяет, что развалины эти принадлежат древнейшему на Св. Горе храму. Жаль потому, что он не достоял до наших дней. Скопировав его стенопись и сфотографировав его внешность, можно бы без сожаления расстаться с ним навсегда395.
Это была самая высокая по местоположению обитель Св. Горы, и самая пустынная, схожая отчасти с Кастамонитскою. Из нее нет вида ни на море, ни на Афон, ни на другую какую-нибудь обитель, ни даже келлию. Отвсюду закрывают ее лесистые возвышенности. Зато на ее долю выпал веселый цветущий луг, пересекаемый извивающимся потоком с чистою и хладною водою, быстро несущеюся по каменному дну к далекому морю. Для монастыря русского пригоден был этот вид луговой. Старцу-переселенцу он напоминал его добрую родину и теплыми впечатлениями детства согревал его хладевшее к земле чувство, нужное в духовной жизни отшельника не менее, чем покой телесный в жизни физической.
Мы посидели в раздумье на развалинах оставленной обители посереди заваленного мусором двора и подумали о прошедшем. С 1169 года, следовательно, за 690 лет перед сим, тут утвердились русы (Ῥοῦσοι), и владели местом до 1735 г., «егда стало невольно российским монахом выходити из своего отечества в чужия страны». Эта «невольность» была причиной, что русские надолго утратили свою оседлость на Св. Горе. Когда бы можно было надеяться, что, с прекращением сей невольности, они снова приобретут ее на прочных основаниях? На Афоне следует быть русскому иночеству, даже независимо от его давних прав на здешнюю оседлость, – по одному только значению Св. Горы в общеправославном мире – слишком явному, чтобы не признавать его. Но как достигнуть сего? Кому не памятны слова нашего умного и правдивого паломника: «Веру ми имей, истину бо ти реку, благий читателю, яко наш Русак не токмо тамо (т. е. в монастыре св. Пантелеймона), ни в коем ином Св. Горы монастыре не может долго пребывать». Причиною тому он полагает, что наши иноки по непривычке не выносят «труда земледельного», которым одним можно жить на Афоне. Не ошибся ли любезный соотечественник в своем отзыве о русаках? Что скажут ему на это нынешние 300–400 русских святогорцев, проживающие уже многие десятки лет на Афоне и заготовляющие жительство на многие сотни лет?.. Мне думается, что скорый к ответу Плака не замедлил бы найти возражение на этот очевидный аргумент, но думу свою мы прибережем для прощальной беседы с Афоном. Поразмыслил я под сенью угрюмых стен и об «ужасной повести», слышанной здесь Барским от «сербов и болгар и многолетне жительствующих россов», и с детским страхом поспешил уйти от их тухлого дыхания на чистый воздух стелющегося за ним зеленого луга, откуда они уже совсем иною повестью ищут ублажить своего посетителя. Я сел на траве прямо восточной башни. Уступив зову воображения, я как бы ожидал, не выглянет ли из окон ее юное лице царевича, и тонкая рука не свергнет ли с высоты к ногам нашим златые «власы чистотныя главы», не нужные более иноку!396
Я не повторяю известного рассказа о поступлении в монашество св. Саввы, просветителя и первого архиепископа Сербии, сына «великого князя Стефана Немани397, самодержавного владетеля Диоклитии, Далмации, Травунии, Босны, Славонии, Рассии, Иллирика». Рассказ взят из жизнеописания преподобного, составленного учеником его, и, след[овательно], не подлежит сомнению. И без прикрас риторики в нем есть места, трогающие глубоко своею простотою и искренностью. Монастырь св. муч. Пантелеймона только что поступил тогда в ведение русских. Его нужно было восстановить. Старцы разошлись за милостынею. Один отправился и в Сербию к тамошнему князю, откуда и привел с собою княжича. Бедной обители «Солунца» и бедному братству русскому выпадал блестящий жребий. Но случилось то, что не раз случалось с бесталанною русью. Мы расскажем дело словами жизнеописателя св. Саввы и предоставим всякому судить о происшедшем. «Прослуся же во всей Святей Горе яко сын великаго князя, владетеля сербскаго, облечеся в иноческий образ, и родителей, владеющих многим народом, оставыв, с ними жити благоволи, и вси желаху его видети; праздныку же благовещенныя Пресвятыя Богородицы храма в монастыре Ватопеде приспевшу, предстоятель с братиями позваша преподобнаго Савву, да купно празднственнаго славословия насладится, и с ними утешится: идеже прот со игуменом ему советова аки царскому сыну в царском монастыре да
