Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще же о значении церковного устава как руководительного начала православного богослужения желательно, чтобы как можно более думали все совершители богослужения. Причем весьма полезно, чтобы вся полнота православных знала о всех местных уклонениях от него на обширном пространстве православной церкви. Так, напр[имер], не мы одни уклонились от него, привязывая к своим вечерням безвременные утрени. Греки также уклонились, привязывая обыкновенно литургию к утрени. Точнее говоря, тех и других отклонила от устава нужда (более, впрочем, мнимая, нежели действительная). Нощное или утреннее богослужение, само по себе продолжительное, близко гранича, с одной стороны, с вечернею, а с другой – с обеднею, оказывается затруднительным для многих и многими бы оставлялось совершенно, если бы, уступая требованию обстоятельств, предстоятели церкви не изменили времени совершения его – вопреки уставу. Самая большая несообразность, происходящая оттого, у греков видна бывает, когда по чиноположению литургия соединяется с вечернею, у нас же – всякий раз, как священник возглашает слава Тебе, показавшему нам свет или среди глубокой тьмы, или еще при свете вечернего солнца. Далее: у тех и других благословенне хлебов на литии потеряло совершенно смысл.
Мы в сем случае остались верными уставу тем, что совершаем его по окончании вечерни, но до того забыли значение его, что в служебнике нашем уже заповедано хлебы сии вкушать утром «прежде всякия другия пищи». Греки же отступили и от формы, и от значения. У них благословенные на утрени хлебы раздаются народу по отпусте литургии современно с антидором411. – Между тем связывается ли необходимо благословение хлебов (приспособленное к истинному, и притом – монастырскому всенощному бдению) с литиею? Нужно ли оно в то время, как не может иметь приложения? Вот сии-то и сим подобные вопросы и составляют то думание об уставе, которое мы признали нужным советовать всем ревнителям его.
По спадении жара, мы отправились в последний еще не виденный мною монастырь Ксиропота́м, в который, недели три тому назад, мы предполагали было прибыть из монастыря Св. Павла, но предпочли ему выспренний Симопетр. И хорошо сделали. Иначе последний, подобно Кастамониту, остался бы не осмотренным нами ради своего уединенного и возвышенного положения. Да притом же и Ксиропотам гораздо приличнее было посетить ныне, в день его праздника, хотя и не храмового, но весьма чтимого. Для посетителей Св. Горы, ищущих на ней не одной святыни, но и всяких других любопытных предметов, самые благоприятные дни для посещения суть храмовые праздники обителей, в которые обыкновенно все, что есть ценного в монастыре, выставляется напоказ; причем нередко выносятся из сосудохранилища и предметы, замечательные по своей древности.
Около часа продолжался наш переезд от одного монастыря к другому. Мы застали все братство в церкви на вечерни и, не желая никого беспокоить, обозревали сперва внешность монастыря. Прежде всего попалась на глаза водосвятная ротонда, связанная промежду колонн внизу мраморными плитами, на коих высечены разного рода изображения, и в одном месте – вид монастыря, как он был еще в последней четверти прошлого столетия. От фиала мы отошли к колокольне, на лицевой стороне которой увидели вделанные в стену головы двух древних греческих или римских статуй из белого мрамора. Одна из них носит черты пожилого человека с немногими волосами на голове и бритою бородою. Ее окружает четыреугольная плита серого камня, на ней высечен обводящий голову круг, по подобию рисуемого на иконах вокруг святых сияния. Ниже же головы – на той же плите – придан изображению странный костюм с огромным крестом на шее, повешенным на ленте. Фантастическое это дополнение к древней голове какого-нибудь консула или сенатора римского завершается сделанною по сторонам ее надписью: св. Павел Ксиропотамский, сын благогестивейшего царя Михаила. Другая голова, большая первой, с кудрявыми волосами и чертами довольно непривлекательными, выдается за портрет царицы Пульхерии, внесенной местным преданием в число ктиторов обители. В первый раз еще на Св. Горе мне довелось встретиться с так положительно и так смело высказанным преданием. Я, разумеется, не скрывал своего сомнения в подлинности изображений ктиторских, и даже вообще в подлинности предания о блаженной Пульхерии. В ответ на это нас подвели к древнейшему зданию монастыря – башне в северной стене его, на коей выведено золотою мозаикою по бурому полю, как бы по цементу из толченого кирпича: Роман, верный царь и самодержец Рим... Таким образом, если не в V, то в XI веке Ксиропотам уже существовал; ибо все четыре императора этого имени относятся к годам 920–1071. Но предание видит в надписи Романа старшего, или Лекапина. В подтверждение его читается на одном мраморном фонтане, смежном с означенною башнею, следующая надпись: Роман и Константин во Христе верные цари и ктиторы 6438 (930) г. инд. 2. Но если в начале X века на Св. Горе были уже важные постройки царские, то за что же в конце этого века от всех отшельников Св. Горы сыпались укоры и даже формальные жалобы на св. Афанасия, строившего в своей лавре невиданные здания, похожие на ксиропотамские? Недоумение решается просто. Надписи с именем Романа выдуманы в позднейшее время. Так думать заставляет следующее: 1) Не могло быть в подлинной записи Романовой одно имя Романа. Роман один не царствовал и не подписывался. С ним вместе во все 24 года царствовал Константин Багрянородный. (Разве предположить, что это был Роман II? Но тогда предание воспротивится). 2) Не могло быть и двух имен Романа и Константина, ибо вместе с ними царствовали еще дети Романовы: Христофор, Стефан и Константин, титуловавшиеся вместе с отцом и шурином