Сен-Жермен - Михаил Ишков

Я быстро столковался с Екатериной. Мне удалось убедить её, что, прежде всего, в интересах России держаться подальше от европейских дрязг. Только в этом случае она может рассчитывать на сдержанную реакцию соседних государств, если с её мужем случится что-то непредвиденное. Торговать – да! Общаться – обязательно, но ни в коем случае не вводить свои войска на территории, расположенные за Бугом. В крайнем случае, далее Вислы ни ногой. Перед северным государством, убеждал я её, лежит множество нерешенных вопросов. "Ступайте к южным морям, – призывал я, – укрепляйте границу на Камчатке и по Тереку. Ваше время ещё не пришло. Стоит ли истощать силы страны в погоне за химерами? России в первую очередь нужны союзники верные, связавшие с ней свою судьбу. Вам не найти их в Европе".

Как только Екатерина, осенив себя крестным знамением, поклялась соблюдать условие Людовика, я открыл перед ней свои сундуки. Кто только не попользовался оттуда!..

28 июня 1762 года Петр III был свергнут с престола и помещен в заключение в Ропшу, где вскоре был зашиблен до смерти братьями Орловыми, но это уже другая история. Меня она не касалась. Летом я испытывал серьезное любопытство и, чтобы утолить его отправился в Москву, где меня ждала встреча с моими давними знакомыми Александром Петровичем Еропкиным, страстным масоном, и его женой Тинатин, которую теперь на русский манер называли Татьяной Дмитриевной. У них была куча детей и можете себе вообразить, что испытал я, расположившись у них в гостях, когда поутру на всю усадьбу я услышал резкий зычный окрик: "Палашка! Маняшка!.."

В Москве, в Марьино, мне посчастливилось познакомиться с молоденькой Натальей Чернышевой, будущей княгиней Голицыной. В 1766 году она вышла за бригадира Владимира Борисовича и вскоре после свадьбы молодые отправились в Париж. Там мы встретились вновь. Владимир Борисович был недалекий, но добрый человек, во многом напоминавший короля Людовика, но, конечно, без его всесильной уверенности в том, что он может творить все, что ему заблагорассудится. Он очень быстро попал под каблук молодой жены и бывал нещадно биваем ею за отказ оплачивать карточные долги. Наталья была неглупая женщина, но несколько взбалмошная. Ее постоянно, как выражаются русские, "заносило". В один вечер она умудрилась проиграть герцогу Орлеанскому несколько сотен тысяч франков. Муж платить отказался, да и где он мог наскрести подобную сумму! Даже получив изрядную взбучку, он продолжал стоять на своем. Поутру Наталья до конца осознала, в какую пропасть угодила. Деньги действительно были сумасшедшие, никто из парижских банкиров ни под какие векселя не ссудил бы ей нужную сумму. Герцог Орлеанский вряд ли согласился бы принять дарственные на их российские имения – ему нужны были наличные. Она бросилась ко мне. Поверьте, Джонатан, между нами ничего не было, и все равно ради неё я был готов на все, но и мне потребовалось бы не менее недели, чтобы собрать такой капитал. Взволнованный её предложением пожертвовать своей честью, я решительно возмутился и был готов прервать разговор. Она же мне во внучки годилась! Вот когда меня буквально прошибло! Я отчетливо различил покрытый зеленым сукном стол, игроков, бледное лицо княгини, объемистый живот молодого, но уже заметно обрюзгшего Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, услышал голос банкомета: "Ставки, господа, ваши ставки!" – явственно увидел карты, которые он по очереди открыл – тройка, потом семерка и туз.

Я сурово отчитал княгиню за недостойное предложение. Спросил, неужели она смогла бы снести подобное бесчестье? Наталья Петровна от души разрыдалась и заявила, что если невозврат карточного долга погубит мужа и семью, она готова пожертвовать собой.

"Денег я не дам, – предупредил я княгиню. – Они сведут вас в ад. Дайте мне слово, что вы никогда больше не подойдете к ломберному столу, и я открою вам три карты, на которые вы можете поставить сегодня вечером. Но только сегодня и только на один розыгрыш".

Она согласилась.

С тех пор мы только переглядывались в обществе, обменивались немногими словами, но сердце мое разрывалось от любви к этой женщине. К сожалению, возраст не позволял мне обожать её телесно. Спустя неделю меня навестил её муж и грустным голосом объявил, что в Париже ходят гнусные слухи обо мне и его жене, поэтому он требует удовлетворения.

"Вы его получите, болван! – заявил я ему. – Вместо того, чтобы дерзить мне и собирать слухи в этом Вавилоне, вам следовало немедленно покинуть Париж и честно служить её величеству Екатерине. Вам, наверное, наговорили, что я колдун и вы решили бросить мне перчатку? Тоже мне, Аника-воин! Вы Бога должны молить, чтобы я не принял ваш вызов всерьез. Вдруг я нашлю на вас порчу или, того хуже, немилость императрицы. Ах, Владимир Борисович, Владимир Борисович, женщины не любят мужей, которые позволяют колотить себя домашней туфлей. Увозите вы Наташу подобру-поздорову, на лето выезжайте в деревню. Ваша жена будет блистать в свете, но вы можете быть спокойны за свою честь – она вас любит и будет любить. Но все это только в том случае, если вы решитесь немедленно покинуть Париж. Вам сейчас следует вернуться на квартиры и простить её. Не унижая, не требуя бессмысленных клятв. Просто погладьте по голове и простите."

Голицын вспылил.

"На каком основании вы читаете мне нравоучения? Я полагаю это за несмываемую обиду!.." – и так далее. Одним словом весь набор пошлостей, которые позволяют себе российские аристократы в Европе.

Я спросил его.

"Владимир Борисыч, ответьте, как на духу. Вы верите, что я сказал вам правду? Верите, что поступить следует именно так, как я вам советую? Не спешите, подумайте".

"Да, – ответил он, почти не задумываясь, – ваш совет толков. Я сам намеревался поступить подобным образом, но, граф, разговоры…"

"Ах, Владимир Борисыч, неужели вы не понимаете, что наша дуэль окончательно погубит репутацию Натальи Петровны. Сейчас весь Париж только и говорит о её необыкновенной удаче. Это завистники и клиенты герцога Орлеанского распространяют грязные сплетни о неверности вашей честнейшей жены. И вы желаете им поддакнуть? Успокойтесь и поймите, если вы сейчас уедете, честь вашей жены останется неприкосновенной, но спустя много лет и в Париже, и в Петербурге ещё будут поминать её необыкновенное счастье, которое помогло сохранить семейное достояние. В противном случае гибель вашей семьи, моя гибель неизбежны".

Мы расстались, пожав друг другу руки. Никогда с тех пор я не видел Наталью Петровну. Еропкин, навещавший меня в моем убежище, привозил мне весточки от нее. У Голицыных родились три сына и две дочери.

Какие у неё были усики над верхней губой! Я не мог без волнения смотреть на них.

Он умолк, прошел на балкон и устроился там в кресле.

Джонатан некоторое время ждал его, потом положил перо, затушил свечи и тоже вышел на воздух. Размышления об удаче в картежной игре, которую могло обещать знание будущего, не давали ему покоя, но спросить, каким же образом графу удается туда заглядывать или высматривать карты в колоде банкомета, он не решился. Тягостно было на душе, не давала покоя встреча с посланцем барона. Только что услышанная история увлекла его.

Он тихо произнес.

– Эта история напоминает повесть в романтическом стиле…

Граф отозвался сразу, резко.

– Эта повесть не для вас, Джонатан. Вы же совсем не знаете русских. Даже французы и англичане, проживая с ними бок о бок, становятся немного… другими.

– Дикими?

– Нет, я иное имел в виду, но можно и так сказать.

Занималась заря, в небе таяли звезды. Граф, не мигая, долго смотрел в сторону восхода, глаза его были широко раскрыты, взгляд обессмыслился.

– Ваша светлость! – неожиданно испугавшись, окликнул его секретарь. Потом решился приблизиться, тронуть графа за плечо.

Тот вздрогнул. Сильно передернул плечами. Потом поежился и, не поворачивая головы, словно размышляя вслух, сказал:

– Окончание придется вычеркнуть. Ограничимся поездкой в Москву.

Потом повернулся в сторону Уиздома.

– На этом, мой юный друг, я полагаю на сегодня нашу работу законченной.

Джонатан и ухом не повел. Июльская ночь и на него произвела странное действие.

– Тройка, семерка, туз, – задумчиво произнес он. – Еще я вычитал в воспоминаньях госпожи де Оссе, что вам удалось убрать волосяную трещинку в бриллианте Людовика XV. В другом документе утверждается, что все парижские модницы пользовались вашими кремами и притираниями. А ещё вы были совладельцем красилен в Турнэ, где окрашивают кожи. Вы знаток химии, как её не назови, владеете тайной гипнотического воздействия, мастер в дрессировке змей. После окончания Семилетней войны прошло около восьмидесяти лет, но вы во плоти и крови сидите передо мной. А ведь в ту пору вам, судя по воспоминаниям знавших вас людей, было по меньшей мере полвека.

– Если это принесет вам счастье, Джонатан, я передам составы приготовления красок. Это полезное и доступное изобретение. Я напишу лорду Честеру и он поможет вам основать дело.