Иван-Дурак - Ольга Матвеева

— Вот давай и насладимся прямо сегодня! И вечером насладимся, и друг другом!

Так они и сделали. Теперь раза два в неделю, а иногда даже и по выходным Верочка говорила матери, что идет гулять с подружкой или едет на дачу к сослуживице, а сама сбегала к Ивану. Однажды в один из таких вечеров, опьяненный близостью Верочки, красным вином, шашлыками и багряным закатом над рекой, он признался ей в любви. Просто сказал, выслушав какую-то очередную Верочкину очаровательную глупость:

— Как же я люблю тебя, моя дурындушка!

— И я тебя! Я тебя с первого взгляда полюбила. А что было бы, если бы ты не пришел тогда в наш музей с этими своими коллегами? Как бы я тогда жила без тебя? — Верочка прижалась к Ивану.

Он хотел сказать, что Верочка, скорее всего, жила бы как прежде: вела бы партизанскую войну со своей мамашкой-узурпаторшей, носила бы старушечьи костюмы и очки, писала бы свои наивные вирши и мечтала бы о прекрасном принце, который приехал бы к ней на каком-нибудь транспортном средстве и вырвал из заточения в башне, которая волей судеб оказалась замызганной хрущевкой в пролетарском районе. Еще он хотел добавить, что шансы на то, что нашелся бы еще один безумный принц, который ринулся бы на спасение неказистой принцессы Верочки, были равны нулю. Ну, кто бы еще смог разглядеть в музейной замухрышке истинную красавицу. Тут глаз художника нужен… Но ничего такого Иван благоразумно не сказал. Вслух он произнес:

— Я тоже не знаю, как бы жил без тебя.

Глава двадцать третья

Идиллия закончилась неожиданно. Однажды августовским вечером Иван с Верочкой прогуливались по набережной и нежно целовались под каждой березкой и липкой. Влюбленные не замечали ничего и никого вокруг, но это, увы, не значило, что окружающий мир был так же безучастен к ним. За молодыми людьми наблюдали. И вовсе не с тем умилением, с которым иногда смотрят на влюбленные парочки. И даже не с завистью. В глазах женщины, которая стала свидетельницей сцены поцелуя под очередной березкой, горела ярость… Что касается глаз Ивана, то они в это мгновение были закрыты, ибо была у него такая особенность — закрывать глаза во время поцелуя, поэтому он не сразу понял, отчего вдруг Верочку будто рывком оторвало от него. Когда он открыл глаза, его взору предстала совершенно дикая сцена: его маленькую красавицу таскала за волосы какая-то ведьма. Эта дурно одетая невысокая женщина, действительно, была похожа на ведьму — такое злое у нее было лицо. Дама между тем не безмолвствовала — свои действия она сопровождала громкими воплями:

— Ах, ты шалава! Ты что это такое творишь? Лижешься на глазах у всех с каким-то проходимцем! Шлюха! Разве так я тебя воспитывала? Как ты можешь позорить свою мать!

Иван растерялся — он не знал, что делать. Долг джентльмена призывал его вырвать свою возлюбленную из лап этой разъяренной фурии. С другой стороны, эта самая фурия приходится родной матерью его возлюбленной, следовательно, возможность физического воздействия исключалась. Собственно, бить женщин вообще было не в правилах мужчин из рода Лёвочкиных, даже в том случае, если бы эти женщины и в самом деле были ведьмами.

— Послушайте, — начал бормотать он, — пожалуйста, очень вас прошу, прекратите! Пожалуйста! Перестаньте!

— А ты, засранец, вообще заткнись! — рявкнула на него Верочкина мать. — И вали отсюда, пока и тебе не досталось!

— Но послушайте! Мы же интеллигентные люди! Перестаньте ее избивать! Ей же больно!

— Пшел вон, я сказала! Моя дочь! Что хочу, то и делаю! Хочу за волосы таскаю, захочу — вообще убью! — продолжала вопить почтенная библиотекарша, но волосы Верочки все же выпустила их своих когтистых лап. — Ах, ты дрянь! От тебя еще и винищем несет! — обратилась она к дочери. — Пойдем домой, пьянь подзаборная!

— Но, позвольте…, — начал, было, Иван.

— Молчать, я сказала! Попробуй только еще подойти к моей дочери! Не для такого хлыща я ее растила! Развратник! Тоже мне, Казанова выискался! Как только земля таких, как ты, носит?!

— Я люблю вашу дочь! — не сдавался Иван.

— Ты этой дуре можешь зубы заговаривать, а меня не проведешь! Все вы любите, а потом ищи ветра в поле! Все, аудиенция окончена! — женщина схватила Верочку за руку и потащила ее в сторону автобусной остановки. Та безропотно поплелась за матерью. За все время этой сцены Верочка не проронила ни слова, только тихонечко плакала. А Иван так и остался стоять, как столб. Толпа, собравшаяся поглазеть на скандал, начала расходиться…

Когда Иван отмер, он пошел в ближайшую забегаловку и напился.

На следующее утро в процессе тяжелой борьбы с жуткой головной болью он принял решение бросить Верочку, чтобы не иметь ничего общего с этим сумасшедшим семейством. Да, он слышал фразу: «Сын за отца не в ответе» и ее даже вполне можно было интерпретировать, как «Дочь за мать не в ответе», но все же… Даже если предположить, что Верочка не такая, что она не способна на подобного рода выходки, но ее мамаша-то, эта старая мегера, способна. Да она представляет угрозу для общества! Да ее изолировать нужно! Дурдом по ней плачет! А эта чокнутая преспокойно разгуливает по улицам и безнаказанно занимается рукоприкладством и оскорблениями ни в чем не повинных граждан! И что же ему теперь с Верочкой на улицу не высовываться? А если эта безумная еще и адрес его узнает? Он что, и в собственном доме не сможет чувствовать себя в безопасности? Да, не нужно ему такого счастья! Пускай там сами как-нибудь разбираются, а у него и своих проблем выше крыши. Зарекался он не заводить так называемые серьезные отношения и правильно делал. И вот, спрашивается, зачем он опять ввязался во все эти любови-моркови? Да ладно бы девица еще была бы нормальная, а то ведь, если уж рассуждать объективно, тоже кандидат в психушку. Стишки эти, девственность, наплевательское отношение к деньгам, зависимость от мамочки, безропотность. Да она же, как лодка без весел, куда течение понесет, туда она и плывет. Неужели нельзя настоять на своем? Неужели нельзя бороться за свое достоинство? За свою любовь, в конце концов! Нет уж! Раз она так наплевательски относится сама к себе, так зачем ему-то такая? Трудно ценить человека, который сам себя не ценит! К черту!

На работу Иван явился вольным человеком и пребывал в этом блаженном состоянии до четырнадцати часов тридцати пяти минут пополудни. Именно в это время в кабинете Ивана раздался телефонный звонок. Из трубки полились Верочкины всхлипы, а затем и более членораздельные звуки, впрочем, не вполне:

— Я… мне… куда мне теперь деваться?… За что мне все это?…

— Верочка, я тебя не понимаю, о чем ты?