Доктор Гоа - Вероника Боде

– Мика, в чем для тебя особенность здешних мест?

Мика. В свободе. Я здесь нахожусь вместе с природой, я могу ходить босиком, могу ходить куда угодно, не боясь, что что-то со мной случится. Я могу купаться в море, могу растить здесь своих детей с фруктами, с солнцем, в счастье, в свободе, в тепле.

– Как ты воспитываешь детей? Есть какие-то особые принципы?

Мика. Во-первых, я изначально имею в виду, что они – не моя собственность, это абсолютно отдельные люди, которые пришли в эту жизнь со своей судьбой, со своими задачами. А я – только помощник, проводник. Я не вправе им указывать, не вправе им что-то запрещать. Они живут в полной свободе, но я учу их каким-то моментам – допустим, любви, доброте, справедливости, учу их чувствовать себя, чувствовать момент.

Если я чувствую, что ребенок неправ, то я спокойным голосом объясню, кто в чем неправ. Я стараюсь на них не давить, не кричать. Стараюсь им объяснить в словесной форме, что есть причины и следствия, что существуют кармические завязки. Я объясняю, где они, допустим, неправы, где они, например, пожадничали или подумали только о себе.

– И получается объяснить? Многие европейские мамы, русские мамы постоянно сталкиваются с тем, что дети не слушаются, ходят на голове, вообще ничего не хотят воспринимать, делают свое. Вот с этим как удается справляться?

Мика. Это закладывается в первые три года. Я тоже сталкивалась с детьми, и уже со взрослыми, которые ничего не хотят слышать. Значит, как-то не так им объясняли – возможно, через силу, через злость. Возможно, им это втюхивали, а они не хотели. Это внутренний бунт. Почему человек не хочет слышать? Значит, изначально был момент, где ему было больно, и он закрылся. Первые три года – это время, когда родители вкладываются в ребенка по полной, на все 100 процентов. Забивая на себя, на свой эгоизм, просто служишь маленькому человечку, просто отрабатываешь карму.

– Твои тебя слышат?

Мика. Слышат, да. У Мирухи бывает… Он ведь – первый ребенок, и очень скоро пришел второй: может быть, чуть-чуть мы ему недодали. Ну, старший сын, он как первопроходец, на нем мы учились. Как бы метод проб и ошибок. Но ему все можно объяснить. Он никогда не вредничает, не пакостит. Он может раскапризничаться из-за чего-то: не знаю, в детском саду с кем-то поругался или не поняли его. Он вообще борец за справедливость, всегда сражается за правду, за честность, – может быть, даже чересчур. Если в детском саду Монтессори такие правила – нельзя приносить игрушки, то он будет четко блюсти эти нормы. И если кто-то принесет игрушки, он подойдет и скажет: игрушки приносить нельзя. Конечно, ему будет сложно в жизни с этим качеством. Но я думаю, оно чуть-чуть смягчится: может быть, он с опытом и мудростью переосмыслит какие-то свои перегибы. Но я всегда ему могу что-то объяснить, и он даже потом извиняется, если понимает, что был неправ, говорит: «Мама, я все понял».

Я стараюсь это делать мягко. Конечно, у меня тоже накипает порой: ведь их двое, и мне бывает с ними реально сложно чисто психологически. Но я стараюсь находить в себе силы, мудрость и любовь. Стараюсь объяснить и поддержать. Ведь пока они маленькие, им нужно давать. Конечно, всякие философские рассуждения – это круто, но если они без любви, то вырастает просто холодная логическая машина. А если с любовью, если мягко, если согреть, отлюбить, то я думаю, что это и есть какая-то середина, к которой мы все стремимся.

– Вот российские мамы кричат: «Ты будешь слушаться или нет?!» То есть они исходят из того, что дети должны им подчиняться беспрекословно. Меня совершенно поразило, когда я услышала, как американская мама, моя русская подруга, которая там много лет живет, говорит десятилетнему сыну: «Ты будешь сотрудничать или нет?!» Вот если в таких категориях определять, то какие у тебя отношения с детьми: это сотрудничество, служение или что-то еще?

Мика. Сотрудничество, конечно. Я не тираню их. И даже, возможно, если исходить из российской нормы, слишком халатно к этому отношусь. Но они – мальчики, и я не хочу, чтобы они были «комнатными растениями». В городах, в «каменных джунглях» ребенок живет в квартире, ему это нельзя, то нельзя, это опасно, то опасно… Я стараюсь, чтобы они все познавали на своем опыте. Они, конечно, понимают какие-то моменты, которые опасны для жизни, а так, в принципе, я им позволяю полностью проявлять свободу. Испачкал одежду – ну, испачкал, я не ругаю, мне проще постирать или купить новую. Я, конечно же, объясню: «Смотри, ты испачкал свои любимые штаны, и их можно уже выкидывать». Но в то же время я не навязываю им свой опыт, а позволяю им учиться на своих опытах, пробах. Вот я знаю, что если что-то сделаю, то мне будет больно. Я это могу им, конечно, рассказать, но есть какие-то моменты, которые они должны прожить сами.

Была такая тетенька, исследовательница, которая прожила 17 лет в африканском племени. Она наблюдала, как там общаются с детьми. Их вообще не «пасут». У них сидит маленький ребенок спиной к достаточно глубокому рву, и никто не подбежит и не будет переживать, что он упадет. У него просто срабатывает инстинкт самосохранения, который уже изначально есть у человека. Такой внутренний момент, когда есть «глаза на спине». И если это блокировать, как в основном делают у нас – по лестнице за ручку, это не делай, тут палец прищемит, тут попу оторвет, – то инстинкты атрофируются. Я стараюсь в этом быть более спокойной, потому что мой страх может только спровоцировать что-то плохое. А в том племени дети вообще практически не плачут, они менее капризные, чем европейские. И там важно, чтобы ребенок искал маму, а не мама – ребенка. У него есть инстинкт выживания, он сам ищет маму, и тем самым ему легче по жизни.

Мы, конечно, не в племени живем, а все-таки в социуме, но кое-что тут можно перенять. Есть очень много мам, которые держат своих детей в «сыночках» до 35 лет. Это тоже крайность. Если мама не может отпустить своих детей в свободное плавание, то она же калечит им судьбу, да и себе тоже. Сын не может реализоваться, потому что он все время у мамы за пазухой, и сама мама реализоваться не может. Я считаю, что чем раньше их отпустишь, тем более свободным и раскрытым будет их дух.

Конечно, пока ему 5 лет, я кормлю его, одеваю, но я не переживаю сильно, что он где-то упадет. Если он принял решение что-то сделать, то я ему позволяю это сделать – сходить на крышу, где нет ограждения, посмотреть, что там. Конечно, у многих мам есть такая паранойя, даже у моих подруг: «Не ходи туда!!!» Это наши собственные страхи, которые мы переносим на детей, из-за этого и у них появляется этот страх. Мы очень часто проецируем свою жизнь на них – и это наша ошибка.

Часть 3

Сказки про крота

Сказки про крота

Индия меняет нас, раскрывает творческие возможности. Муж одной знакомой, всю жизнь проработавший на оборонном заводе, после десятидневного пребывания в Гоа начал делать потрясающей красоты витражи. Подруга Мила стала рисовать акварели. Саша Махараджа – вновь, после большого перерыва, писать рассказы. А я в Гоа вдруг, ни с того ни с сего, написала несколько сказок про Крота. Собственно, Кротом звался мой муж, который со мной поехать не смог, сидел всю зиму в Подмосковье, и вот для его увеселения я и написала первую сказку. А потом – затянуло. Мне понравилась необыкновенная легкость, с которой пишутся сказки: придумываешь все, что угодно, любую ерунду, лишь бы было весело – и ведь что-то даже получается в результате!

Сказка номер один: про рыбок

Жил-был Крот. Он был толстый и красивый, с длинным черным носиком и круглыми блудливыми глазками. Хвостик – небольшой, толстенький, пуговкой. Лапки коротенькие, он на них переваливался, как утенок. И очень он любил рыбок.

Вот однажды пошел Крот гулять. Уже зима началась, все снегом запорошило, лед на реках встал. Идет Крот, мерзнет. Вдруг слышит – кто-то его зовет. Глядь – а это рыбка в полынью высунулась.

– Помоги, – говорит, – Крот, у нас тут так холодно, как бы нам с подружками совсем не околеть! Боюсь, не доживем до весны…

Жалко стало Кроту рыбок. Пошел он искать, во что бы их закутать. Но в лесу ничего подходящего не нашлось. Тогда Крот поехал в город, на рынок. Купил там всяких досок, утеплителя, пакли, ваты, тряпочек. Притащил все это в лес, настелил на лед: рыбкам потеплей стало. А еще он купил много-много маленьких валенок, дубленок, шерстяных носок и меховых шапок, покидал в полынью. А еще – самовар и связку баранок. Обрадовались рыбки, нацепили теплые одежки, попили чайку с баранками и медом (меда им еще осенью пчелы натащили) и сразу согрелись. И зажили счастливо, в тепле и согласии.