КОГИз. Записки на полях эпохи - Олег Рябов

– Звали, Леонид Аркадьевич?

– Это я тебя звал, – легкий металл продолжал звенеть в голосе Сергея. Он чувствовал это и пытался успокоиться. – Михаил… А как тебя правильно зовут?

– Халим… Халим Загидуллович, только не надо так, потому что это все равно неправильно. Зовите – Михаил или Мишка!

– Ну ладно – об этом потом. Михаил, найди у главного инженера в кабинете журнал инструктажа по технике безопасности. Знаешь какой?

– Знаю. – И Мишка выскочил из кабинета.

– У него же ключа-то нет от кабинета, – заметил Глинка, – да и журналы-то, наверное, в сейфе.

– Он найдет, – уверенно сказал Соловьев. – Поэтому я и позвал Мишку.

Снабженец вернулся с потрепанной амбарной книгой в руках уже через пять минут.

– Вот, Сергей Сергеевич.

– Так он же старый, пятилетней давности. Смотри – какой год-то на нем написан.

– Нет. Я проверил: там последняя запись в этом году сделана. Это журнал инструктажа по технике безопасности разнорабочих, принятых на временную работу или по договору.

– Теперь, Михаил, слушай внимательно: возьмешь за пазуху батон колбасы и быстро беги в приемный покой пятой больницы. Минут через двадцать туда приедет мать этого несчастного студента. У него был болевой шок, и журнал поступлений в больницу будет заполняться с ее слов. Все запомни! Что – узнаешь, звони мне сюда. Хорошо бы еще данные паспорта, ну да ладно – в журнал их не вписывают.

Мишка Садардинов точно выполнил все, что от него требовалось, Глинка аккуратно заполнил журнал, и Соловьев пошел во двор искать двух других студентов. Те сидели на куче битого кирпича и курили, выглядели они немного напуганными или, скорее, ошарашенными, хотя с момента несчастья прошло уже минут сорок. Соловьев взял их нахрапом.

– Ребята, давайте мне ваши данные: фамилию, имя, отчество, прописку, место учебы и распишитесь в журнале. Сейчас идите домой – рабочий день вам сегодняшний зачтется. Завтра после обеда придете в кабинет главного инженера. Он сам с вами объяснится. Ваш товарищ в больнице, с ним – ничего страшного, завтра с утра можете к нему зайти.

В больнице с Ефимом Подольским встретились как старые друзья: обнялись и долго журили друг друга, что мало общаются.

– Студенту твоему пришлось ампутировать два пальца на правой руке. Из-под наркоза он выйдет где-нибудь через час. Дежурство у меня уже закончилось, так что со встречей можем даже по сто грамм медицинского. Ты как? Развести?

– Разводи! Такой случай, что разводи. И запомни – я тебя жду. Все, что надо, – всегда! И звони.

Час они, наверное, проболтали в кабинете у дежурного хирурга, выпили, обменялись телефонами. После чего пошли в послеоперационную палату. Под мышкой у Соловьева торчал злополучный журнал, и он судорожно соображал, как будет человек в шоке расписываться левой рукой. Утром вахтер сказал, что на левой руке пальцы оторвало, а правую сломал.

– Слушай, Ефим, ты ничего не перепутал: пальцы на правой руке?

– Нет, я, наверное, оговорился – два пальца на левой руке.

– А сломана какая?

– Тоже левая.

Сергей вздохнул, но уже через минуту, увидев мутные глаза студента, понял, что радоваться рано. Хотя студент оказался настоящим мужчиной, по понятиям Соловьева: все подписал, грустно улыбнулся и со стоном отвернулся к стене.

5

Воровать колбасу Сергею не хотелось. Не то чтобы он рвался пополнить ряды неприкасаемых, в которых состоял пока что один Дед, а просто понимал, что если при принятии каких-то решений, может, и существует коллективная ответственность и безответственность, то на производстве – с каждого свой спрос. Кроме того, Сергей был уверен, что рано или поздно, но что-то на комбинате будет зависеть только от него, и он свой кусок будет иметь без воровства колбасы. Это что-то определилось очень быстро: уже через месяц. По приказу, подписанному Бойко, разделялись теперь обязанности Глинки и Соловьева как между снабжением и сбытом, все транспортные путевые листы «ремизовских архаровцев», да и всех других автомашин, выходящих с комбината, должен подписывать Сергей. Теперь с иезуитским предвкушением он ожидал, когда эти наглецы с заискивающими рожами придут к нему в кабинет со своими путевками.

Он очень удивился, когда однажды, сидя с главбухом, старенькой Анной Ивановной, и решая какие-то рутинные ежедневные вопросы, он вдруг увидел на главбуховом столе прямо перед собой большую пачку путевок водителя Хмелева, на каждой из которых стояла очень внятно и отчетливо его, Сергея, подпись. Хмелев был здоровенным тридцатилетним лбом, и после гибели Пряника он стал как бы негласным главарем всей «ремизовской» бригады водителей. В тот момент когда Сергей нерешительно взял несколько путевок в руки, желая их повнимательнее разглядеть, стоявший у приоткрытой двери Хмелев резко вошел в кабинет главбуха. Он навис над всем столом, заваленным документами и скоросшивателями, и жалостливо загудел:

– Анна Ивановна, простите ради Бога дурака, позвольте мне на секундочку украсть от вас Сергея Сергеевича. Только на секундочку он мне позарез нужен, и я убегу, а он снова ваш. Сергей Сергеевич, на секундочку в коридорчик, на два слова, и уж простите меня, дурака.

Но когда они вышли в коридор, Хмелев уже не юродствовал, а довольно по-хамски и с какой-то удивительной прямотой обратился к Соловьеву:

– Сергей Сергеевич, у тебя столько работы: кирпич, цемент, народ, командировки. Чего отвлекаться на эти путевки – мы уж сами как-нибудь их освоим. То есть уже освоили, а у тебя гора – с плеч. А если чего надо – ты только скажи! Мы ведь понятливые, мы ведь про тебя все узнали еще до того, как ты сюда к нам явился. Легче богатому в рай попасть, чем непроверенному человеку на мясокомбинат на работу. Это не мы придумали, это – древняя мудрость.

Вечером дома Сергея ждал сюрприз: на полу в прихожей стоял большой комбинатовский короб. Он был забит доверху: говяжья вырезка, печень, языки, сардельки, свиной копченый окорок, вареная и копченая колбаса – всего килограммов пятнадцать.

– Это что? – Сергей позвал жену.

– Да часа в четыре, наверное, приехали два дядьки каких-то и сказали, что это ты велел привезти.

– Дорогая, я прошу – ничего ни от кого не принимай! Я боюсь, что это может плохо кончиться. Ты понимаешь, о чем я?

– Поняла, конечно – ничего такого больше не будет.

Однако ровно через неделю все повторилось с точностью до запятой. А запятая та означала, что короб с продуктами был оставлен соседям по площадке с просьбою: передать Соловьеву посылочку вечером, когда тот вернется с работы. Вот тогда-то и состоялся у Сергея неприятный разговор с Глинкой. Леонид Аркадьевич, а точнее, просто Леня, очень быстро все схватил и по-своему трактовал:

– Да, конечно, – ты еще не освоился, а они навалились. Придет время – все само образуется, еще просить будем друг друга об одолжениях. Дураки они необразованные, ну да я им все объясню.

Однако объяснение пришло с другой стороны этаким жестким шершавым намеком и предупреждением.

«Нулевой» корпус имел большое количество комнат и кабинетов неопределенного назначения. Когда-то здесь в цокольном этаже располагалась служба экспедиции. А теперь, когда второй этаж расселили и освободили от жильцов, а служба экспедиции реформировались в отдел снабжения и сбыта, корпус как бы оказался в полном подчинении Лени Глинки, и он о нем заботился.

Подготовил он здесь комнату и для кабинета Сергея Соловьева – небольшую, с самодельным стеллажом для бумаг, с довоенным фанерным шифоньером с отвисшей дверкой и огромным дубовым письменным столом, на котором можно было играть в пинг-понг, если бы не тяжелый письменный прибор из черного уральского змеевика без чернильниц. В заглубленных желтых латунных тарелках вместо чернильниц были свалены скрепки, кнопки, перья, ластики и еще какой-то мусор, который Соловьев суеверно боялся выбросить, ожидая, что появится их настоящий хозяин.

Однажды утром из-за теплого моросящего, но все-таки дождя, Сергей пришел на работу в плаще. Не заходя на территорию комбината, он прошел в свой переговорный кабинетик «нулевого» корпуса, открыл расхлябанную дверку шифоньера, чтобы повесить плащ, и тут заметил в лежащей на полу коробке четыре батона полукопченой московской колбасы. Соловьев задумался, подошел к письменному столу и, выдвинув центральный ящик, увидел там еще два батона. Сомнений не было. Сергей постучал кулаком в стенку и громко позвал:

– Мишка, Валька!

Братья с туповатыми рожами и открытыми ртами в тот же миг ворвались в кабинет и встали как вкопанные, не проронив ни звука. За два месяца работы Сергей так и не запомнил: кто из них Валька, кто – Мишка. Один стоял и почесывал ногтями ладонь руки, другой смотрел куда-то в потолок, при этом левый глаз его стал уплывать куда-то в сторону. Правильно: косит Мишка – вспомнилось ему.