Замок из песка - Анна Смолякова

Мы с Иволгиным переглянулись. В том, как она упала, было что-то невыносимо фальшивое. Этого не мог не видеть и Юрий Васильевич. Впрочем, он не мог также и не перестраховываться.

Лапина доковыляла до стула и вытянула ногу вперед. Никакой опухоли пока не намечалось, но она все равно простонала:

— Вывих, наверное. Сейчас в больницу поеду… Вот подгадила вам с «Жизелью», да? Хотела как лучше, а получилось… Что же теперь со вторником делать? Может, Настя Серебровская станцует?

— А и в самом деле? — оживился Лобов. — Поможете, Настя? Партия ведь из вашего репертуара? Заодно и покажете нашим ребятам настоящий класс.

— Соглашайся, — снова прошептал Алексей. — Уж с Жизелью-то у тебя вроде все нормально. В отличие от Одетты.

И я согласилась. На горе себе и ему. Нет, технически все получилось более-менее: ровно и скучно, как обычный экзерсис. Партию-то я помнила, а вот ощущение Жизели, сходящей с ума от любви, — нет.

В сцене сумасшествия мне полагалось метаться в толпе, безумными глазами моля о помощи, и я добросовестно делала брови страдальческим «домиком» и растопыривала пальцы на руках, пока мальчик из кордебалета тихонько не свистнул и не проговорил:

— Детский сад, вторая четверть… А авторитетик-то дутый!

— Серебро-овская! — с насмешливым пафосом протянул кто-то еще.

Я резко остановилась. Иволгин, бледно-зеленый от злости, смотрел на меня с правого края сцены. А из зала иронично и победно улыбалась Ирочка Лапина, водрузившая на спинку кресла свою замотанную ногу.

— Ну, Настенька сейчас просто слишком занята «Лебединым», — попытался смягчить ситуацию Лобов, тоже довольно обескураженный. Но ни его слова, ни привычный детский лепет Алексея о моей травме эффекта не возымели. Со сцены я уходила с позором…

— Все! Только Иветта Андреевна! Только Иветта Андреевна! — бушевал Иволгин по дороге домой. — Если, конечно, из тебя еще можно что-то вытащить…

— Да что за Иветта Андреевна, в конце концов? — Я нервно смахнула волосы со лба.

— Придем — увидишь. Только без лишних вопросов, пожалуйста…

К Иветте Андреевне, живущей в старинном доме на Чистопрудном бульваре, мы отправились этим же вечером. И я сразу поняла, что лишние вопросы задавать действительно бестактно. Дверь открыла домработница. А следом из комнаты в инвалидном кресле выкатилась немолодая женщина, которую язык бы не повернулся назвать «старушкой». Она была худенькой и совершенно седой, но удивительно яркие голубые глаза сияли молодым блеском. Строгое черное платье с большим кружевным воротником подчеркивало аристократичность черт, губы были слегка тронуты светлой помадой.

— Алеша, Настя, проходите, — она подняла с подлокотника кресла невыразимо изящную руку и приглашающим жестом указала на комнату. — Для начала, я думаю, нам нужно будет побеседовать.

— Мы вас не слишком утруждаем? — Иволгин неловко замялся у порога.

— Нет, что вы! Наоборот, я была очень рада вашему звонку. В последнее время у меня совсем мало гостей…

Алексей звонил ей заранее и говорил обо мне! Значит, предчувствовал сегодняшнюю катастрофу. И значит, краса и гордость экспериментального класса на самом деле танцевала так, что пора было вызывать «Скорую педагогическую помощь».

— Она — бывшая балерина? — шепотом спросила я, когда следом за дамой в инвалидном кресле мы входили в комнату.

— Она — балерина, — Иволгин посмотрел на меня чуть ли не с раздражением. — А слово «бывшая» по отношению к Иветте Андреевне можешь навсегда забыть…

В гостиной было светло и просторно. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый белой льняной скатертью. У стены — маленький диванчик с пестрой обивкой. Всю противоположную стену, от пола до потолка, занимал стеллаж со множеством книг. На подоконнике, в керамическом горшке, цвела чайная роза.

Мы с Алексеем уселись на стулья с резными спинками. Сама хозяйка подъехала к столу прямо в своем кресле. Через минуту домработница принесла фарфоровые чашки и большой чайник с серебряным ситечком.

Беседовать начали на обычные светские темы: о погоде, о театральных премьерах, о том, как живет и чем дышит наша балетная труппа. Говорили в основном Иветта Андреевна и Алексей. Я больше слушала. Но и они почему-то никак не переходили к главному.

И только когда было выпито чуть ли не по четыре чашки ароматного, пахнущего травами чая, хозяйка, смущаясь, проговорила:

— Алеша, нам бы нужно с Настенькой остаться вдвоем. Разговор будет чисто дамский. Вы уж не сердитесь…

— Конечно-конечно! — Иволгин торопливо поднялся из-за стола. — Я ей денег на такси оставлю, она потом сама домой приедет.

Я хотела было обидеться, заявить, что в деньгах его не нуждаюсь и прекрасно доберусь от метро на автобусе. Но скорее всего и для Иветты Андреевны мы были счастливыми любовниками, и мне оставалось только тепло попрощаться с любимым мужчиной, вовсе не нуждающимся в моей нежности и ласке.

Когда дверь за Алексеем закрылась, хозяйка подмигнула мне неожиданно лукаво:

— Хорошо, что он ушел, правда? Мужчины вечно ничего не понимают. Все им кажется, что это наши, женские штучки… Алеша, в общем, обрисовал мне ситуацию, со своей, естественно, точки зрения. А теперь вы скажите: что случилось?

Она смотрела на меня своими ярко-голубыми глазами и улыбалась без тени снисходительности. И я почувствовала небывалое облегчение. Когда мы с Иволгиным переступили порог квартиры, мне почему-то показалось, что в этом доме обращаются друг к другу только на «вы», за обедом пользуются целым арсеналом ножей и вилок, а на тех, кто недостаточно хорошо разбирается в импрессионизме, например, смотрят с жалостью и благородным сочувствием.

Но Иветта Андреевна просто улыбалась. И я вдруг по-детски пожаловалась:

— Одетта не получается. Жизель не получается. Да ничего вообще не выходит. Как будто и не я совсем танцую… Мне бы сейчас, наверное, только Одиллию исполнять, где ни сумасшествие, ни любовь играть не надо — одну сплошную обольстительность и роковую красоту.

— Зря вы так об Одиллии, — хозяйка крутанула колесики кресла и немного отъехала от стола. — Она далеко не так проста, как кажется. И потом, в ней-то как раз такая способность к любви, что даже страшно становится. Вы только вспомните, как швыряет она цветы в лицо Принцу! Это сколько же надо пережить, как перегореть, чтобы суметь вот так бросить букет?

— Перегореть любовью к Принцу?

— Необязательно… Видите ли, Настенька, в силу вашей молодости, вы еще многого не знаете, но в одном поверьте мне на слово: эффектная женщина, умная женщина, сильная женщина рождается только из любви. Не из эгоизма, не из жадности, не из целеустремленности даже — из любви, в которой можно сгореть… Что мы, по сути, о Черном Лебеде знаем? Да ничего! Дочь волшебника, злая колдунья… А откуда в ней эта страсть, это чувство собственного достоинства, это умение добиваться желаемого, в конце концов? Чары чарами, конечно…