На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Движения Седанки становились все методичнее. Он опускал и вынимал рога, сдувал с них пар и осматривал прищуренным глазом: нет ли трещин.

Трещин не было. Он продолжал варить панты с тем же искусством.

Лэй не выдержал, чмокнул, ударил себя по ляжкам.

— Давай, моя покупай, — схватил он Леонтия за плечо, — моя здеси хозяин!

— Ты что, шутки со мной вздумал шутить? Я добыл, я охотился, а ты — сто рублей?

— Моя мало-мало играй! — Лэй оглядывал охотников, подносивших к котлу свои панты.

— Сваришь мне? — спросил Зимников.

— Давай.

— Седанка варит панты! — разнеслось по деревне. — Шибко большой купеза, всё сам покупает, Лэя долой..

Обитатели деревни бежали к мельнице.

Лэй, потный от волнения и злобы, говорил Ло Юню:

— Пантовар! Никто не знал, что он пантовар! Вот какой обман! На кого он работает? Попов, что ли, подослал? Бить его надо. Подойдем, ты с одной стороны, я с другой…

Но они не осмелились ничего предпринять: охотники следили за каждым их движением.

— Уходи, уходи, не мешай, — предупредил Зимников, когда Лэй слишком близко подошел к пантовару. — Тебе говорят… Ну, отойди!

В течение четверти часа слышалось только гудение огня под котлом да бульканье воды. Лэй в стороне бешеным шепотом совещался с Ло Юнем. Они теряли огромные деньги! Для кого Ван варит панты? Лэй не мог себе представить, чтобы человек, владея таким искусством, не пользовался им для наживы.

— Надо дать тысячу триста рублей, — сказал Ло Юнь, — и даже тысячу триста пятьдесят, иначе будет беда.

Лэй широким шагом направился к котлу, растолкал охотников и крикнул:

— Ван, маманди! Моя мало-мало дурака, моя маломало играй, Хай Шэнь-вэй ходи не нада, моя покупай, моя цену давай.

— Кто будет теперь тебе продавать?! — спросил Леонтий. — Иди пей спирт и кушай крылья гуся.

Седанка всю ночь варил панты. На циновках у Лэя было пусто. Лэй лежал, подложив под голову котомку, и смотрел в небо.

На рассвете охотники уехали во Владивосток.

Леонтий и Седанка не спешили во Владивосток, — панты были сварены. Неплохо добыть еще по парочке. Они свернули на тропу к морю.

13

Леонтий сидит на скале высоко над морем. Море слабо поблескивает в темноте, звезд над ним безмерное количество. Опять ясная погода. В ясную ночь олень любит спуститься к морю посолоновать.

Шумит прибой. Леонтий дежурит вторую ночь. По тропе мимо скалы не прошел ни один олень.

Когда багровая полоса рассвета, захватив небо, опрокинулась в море, Леонтий с удивлением разглядел под собой множество шампунок. Одни держались у берега, другие подальше. Они подошли за ночь. Что их привело сюда? Нерпы, кашалоты? Но шампунки малопригодны для охоты на этих зверей.

Леонтий съел сухарь и остался наблюдать.

Около полудня, когда Леонтий уже решил вернуться в табор, ухо его уловило неопределенные звуки. Странные, ни на что не похожие — какое-то бренчание, стук, шум. Возникнув едва ощутимо, они распространялись все шире, звучали все громче. Через час тревожным стоном стенала тайга, Сухой, невыносимый гул, отраженный горами, как бы расстилался над морем и уходил в небо.

Еще через час Леонтий увидел трех оленей, которые стремительно пронеслись по распадку и сорвались на берег.

Леонтий понял: двигалась облава. Облавщики трубили в трубы, трещали в трещотки, гремели в барабаны, жестяные тазы, в сухие кленовые доски. Олени неслись сломя голову к морю.

На узкой полосе берегового песка собрался целый табун. Сзади нарастал шум, доводивший оленей до безумия, справа высадились охотники, звучали выстрелы, пахло кровью.

Могучий пантач бросился в море. За ним остальные. Далеко впереди туманное пятно острова Аскольда… Туда, туда!

Шампунки ставили паруса, юлили изо всех сил, настигали беглецов, копья вонзались в шеи…

Грохочет вся тайга, уже не только олени — более тихоходное население тайги несется мимо Леонтия и скатывается на берег.

В продолжение многих часов охотники гонялись по берегу и по морю за пантачами и уничтожали их.

Манзы-облавщики выходили на прибрежные скалы. Изодранные, усталые, они спешили к карнизам скал, к косогорам, чтобы увидеть море и плоды своего труда.

— О, многа, многа! Хао!

Те из них, кто замечал Леонтия, кричали:

— Шибко хо! Многа, многа! — и сползали, сбегали, прыгали с камня на камень к морю, вооруженные копьями, чтобы принять участие в расправе.

Леонтию и в голову не пришло спуститься к морю и взять свою долю в общей добыче.

Это не была охота, это было уничтожение. Так можно опустошить всю тайгу.

— Вот как охотятся промышленники и купцы!

Что делать? Как помешать?

Люди на берегу копошились у трупов животных. С моря, подцепив баграми, влекли новые. Чтобы панты не повредить о песок, промышленники стояли по пояс в воде, отрезали головы и передавали их с рук на руки.

…Теперь, после облавы, не имело смысла охотиться в этом районе. Леонтий с Седанкой продолжали путь во Владивосток. Седанка воспользовался облавой и обзавелся еще двумя парами пантов. Леонтия очень огорчало и то, что Седанка обзавелся этими пантами, и то, что манзовская облава представлялась ему естественной.

Пугливый во время роста рогов, в обычное время олень близко подпускал к себе человека.

Разве нельзя приручить его?

Разве непременно рога надо вырубать с частью черепа? А если рога спилить?

— Неправильно, Седанка, неправильно… такая облава не охота, а убийство.

14

В эту весну перед отъездом из Мукдена начальник знамени Аджентай посетил дзянь-дзюня. Посторонних не было. Подали любимые губернатором сласти: пряники, финики, обсахаренный рис, каленые земляные орехи и желтый душистый чай.

— Ешьте, ешьте, в дороге ничего этого не будет, — добродушно угощал дзянь-дзюнь, прожевывая обсахаренный рис.

Аджентай хрустел орехами и важно смотрел на блюда и мисочки.

— Джемс Хит выразил желание получить много соболей? — полюбопытствовал дзянь-дзюнь.

— Много соболей и других мехов! Очень нужны панты!

— Все нужно… — задумчиво согласился дзянь-дзюнь. — Я вам дам сорок солдат.

Налоги, собираемые Аджентаем с туземного и китайского населения уссурийской тайги, шли в карманы дзянь-дзюня и Аджентая. Доходы были настолько значительны, что дзянь-дзюнь занялся скупкой земель в Маньчжурии и Северном Китае. Начальник знамени не скупал земель, он играл в кости и маджан. Выигрывал и проигрывал, кроме того, курил опиум. Опиум дорого стоит.

Разговор снова зашел об американце Джемсе Хите, которому дзянь-дзюнь разрешил вести в Маньчжурии некоторые дела. Хит сулил маньчжурам необычайные выгоды, если те не будут чинить ему помех.

— Особенно если всем остальным мы будем чинить помехи, — усмехнулся дзянь-дзюнь. — Что ж, пользуясь вашими услугами, почтенный Аджентай, мы можем конкурировать даже с Цзеном… Очень сильно разбогател Цзен на соболях, которые должны, по существу, принадлежать нам… Ведет дела с Су Пу-тином и Поповым. Сильные люди, большие соперники… Пожалуйста, не обнаруживай в тайге мягкосердечия.

На следующий день Аджентай отправился в путь. Сначала он ехал в фудутунке, потом, когда дороги превратились в каменистые тропы, пересел в паланкин. Приближалось лето. Роились комары и мошка, Аджентай задергивал в паланкине занавески и дремал.

В дороге кормились как всегда: останавливались в деревне и брали то, что хотели. Ели, пили и двигались дальше. В сущности, походная жизнь была легка и проста.

На Уссури солдаты отняли у рыбаков лодки, отряд погрузился и ранним утром поплыл на русскую сторону, к устью Даубихэ.

Дорога была известна, Аджентай плыл спокойно, как хозяин: русские были далеко — около Владивостока и Хабаровки. Но все-таки из предосторожности флотилия пробиралась вдоль самого берега, скрываясь под ветвями. Комаров здесь было нещадное количество, Аджентай скрипел зубами от ярости.

И только перед китайской деревней Старая Манзовка лодки вышли на открытое место.

Крестьяне работали на полях, торопясь сделать все необходимое и отправиться на пантовку.

Они пришли сюда тридцать лет назад. Тогда старшина Цянь был молодым человеком. Но и тогда он был умным, понимающим человеком и привел всех на эти плодородные земли. Сейчас Цянь разрешил себе маленькую передышку, положил мотыгу, сел на бугорок и смотрел на фанзы, крытые плотной соломой, на поля по склонам сопок, на темную сильную реку, на своего сына Цзюнь-жуя, работавшего без куртки.

Утром с запада потянуло горьковато-душистым запахом пала. На маньчжурской стороне, на месте одного из привалов Аджентая, загорелась сухая прель, огонь быстро распространился, и теперь ветер нес оттуда тревожный запах пожара.