На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Еще спорит со мной! Сестру вспомнил! Никуда не уезжайте, послезавтра приеду судить вас!

Купцы пошли к батам, унося копья и котел.

.. Послезавтра Лэй приедет судить!.. Бежать? Нельзя! В его руках крупа, мука, патроны — жизнь. Не приедет он, только пугает. За что ему судить своих родственников?

Но Лэй приехал.

К косе пристали баты. Сошли на берег Лэй, Ло Юнь, много китайцев и сородичи удэ! Вот Бимули… Лэй несет высокую плоскую палку, испещренную черными иероглифами. Приезжие расположились у шалаша.

— Будет суд! — объявил Лэй. — Как видите, в руках у меня палка, на которой написан закон! Судить будем да-цзы, задолжавшего мне бессчетное количество соболей. Вот сколько он мне должен! — Лэй вынул долговую книжку и показал страницы, исписанные крупными знаками. Ирухе стало не по себе.

— Больше ждать не могу. Я хочу получить свое. Правильно ли я хочу?

— Правильно, — согласился Бимули, не глядя на подсудимых.

— Мне принадлежит у них все… Несите ружья…

Ло Юнь с двумя зверовщиками прошли мимо неподвижного Ирухи в шалаш, взяли ружья, котлы, чумашки, шкурки, даже потертые барсучьи шкурки.

— Жен ведите!

Анингу — мать — схватили за руки, и она шла склонив голову, Люнголи боролась молча, без звука… Ее схватили за ноги, она упала. Ло Юнь ударил ее ладонью по спине, точно вбил в землю. Она застонала, руки ее обмякли. Ее поставили на ноги и отвели туда, где лежали принадлежавшие ей ранее домашние вещи и на куче их сидела мать — анинга.

— Каждый год прощаю, каждый год жду, — кричал Лэй, — все несу убытки, — теперь пусть эти рабыни служат мне!

Бимули, с желтым, распухшим лицом, и еще пятеро охотников, как и он, познавших счастье, которое дает трубка опиума, смотрели в землю.

— Что поделать? — бормотал Бимули. — Брал и должен платить.

Бянка, сидевший на корточках, вдруг сделал прыжок и бросился к своему ружью. Ему подставили ногу, он упал. Вставая, он ударил Ло Юня наотмашь в лицо, и тот покатился. Но сейчас же на Бянку набросились, повалили. Он лежал на песке, тяжело дышал и смотрел на вершину тополя.

По законам тайги страшная участь ожидала да-цзы, поднявшего руку на китайского купца!

Но Лэй, приметивший смущение некоторых судей, отложил суд за это новое преступление.

— Потом будет объявлено решение судьбы негодного человека!

Ло Юнь дал волю своим чувствам, подошел к связанному и стал бить его ногами:

— Ты еще не знаешь моей силы, так узнай!

Анинга закрывала глаза ладонями, из-под них падали крупные слезы.

Связанного Бянку бросили около шалаша, судьи погрузили на баты имущество, посадили женщин, старую и молодую, и отчалили.

Ируха ножом рассек ремешки, связывавшие отца. Бянка вполз в пустой шалаш и протянулся на песке.

16

Баты поднимались по Даубихэ. Суровая красота реки и гор поразила Алексея Ивановича. Несмотря на свою ширину, река легко и неожиданно поворачивалась. За крутым поворотом вырастали вдали новые сопки, закрывали горизонт, и река казалась озером. Только подойдя к горам вплотную, путники видели, что горы раздаются, что река опять делает крутой поворот. Сопки спускались к реке то гранитными срезами, то лесистыми увалами; вырванные с корнями деревья неслись комлями вперед, застревали на галечных отмелях, у серых, отполированных водой, точно костяных завалов.

Внимательно приглядывался Алексей Иванович к тайге. Так далеко вглубь не заезжал он еще ни разу. Он нашел здесь бархат и красное дерево. Выше в горах глаз определял раскидистые вершины кедров, темную зелень пихт, лиственниц, елей… Маньчжурский клен стоял у реки, орехи со стрельчатыми листьями. Черемуха, огромная черемуха!

— Могучий край, Леонтий Юстинович!

Леонтий «толкался» на носу бата. Он далеко вперед заносил шест и, с силой упираясь в гальку, вел лодку против течения. На каждом бату «толкались» четыре человека, русские и китайцы. Начальствовал над ними Седанка.

Жилища китайцев-зверовщиков — обычно одинокая фанза — были малы, низки, срублены из корявых, неотесанных стволов, но иногда фанз было несколько; тогда к той, которая побольше, пристраивались остальные. Вокруг фанз зеленели поля, радуя Леонтия богатыми всходами.

Первым к жилью шел Седанка и сообщал:

— Приехал русский купец Попов. Богатый человек.

И в каждой фанзе, в то время как гости ели и пили, хозяева усаживались на корточки вдоль стен, закуривали трубки и расспрашивали Седанку: что это за купец Попов и зачем он приехал на эту реку, ведь она принадлежит Лэю?

— Русский купец едет сюда потому, что он хочет ехать сюда, — многозначительно отвечал Седанка.

Алексей Иванович показывал товары. Материя прочная, ноская — чертова кожа! Это не даба — чуть зацепил, и разлезается. Ценные тульские и ижевские ружья. Ружья переходили из рук в руки.

Но никто не покупал ни ружей, ни материи, ни чего-либо иного: тайга принадлежала Лэю.

Кроме мужчин в фанзах обычно жили две-три женщины.

— Да-цзы, — говорил про них Седанка.

Халаты да-цзы были пестры. Даже на новые для веселой красоты женщины нашивали разноцветные латки. Женщины были худощавы, стройны, приятны.

… Ируху встретили на реке. Он выплыл в оморочке из-за скалы и застыл с поднятым веслом.

— Дружок! — окликнул Седанка. — Куда спешишь?

Тогда Ируха осторожно направил оморочку к переднему бату.

Пристально рассматривал Ируха путников.

Русские и ман-цзы едут вместе. Почему вместе? Кто из них старший? Человек с седой головой?

— Мы сейчас пристанем к берегу, — говорил Седанка, — разложим костер, закусим, тебя угостим. Угощение будет хорошее… Где удобнее пристать?

Ируха показал. Свернули к протоку, в спокойную черную воду, пристали к золотистой косе, где торчал старый, полуразрушенный шалаш Бянки.

Ируха притащил гнилушек, сухой хвои, наломал сухостоя. Через четверть часа пылал костер, в котле кипела вода, варилось мясо, приезжие устраивали лагерь. Седой китаец расспрашивал Ируху. Он расспрашивал спокойным голосом, он никого и ничего не знал на реке, он хотел узнать про то, как живут здесь люди.

Ируха путался в сомнениях. С одной стороны, баты были гружены товаром. Значит, приехали купцы! Стоит ли разговаривать со столь презренными людьми?! О чем можно рассказать этому ман-цзы? Разве Лэй не таким же ласковым приехал в первый раз? Сестру взял в жены… А что сделал потом? Но, с другой стороны, тут были русские.

Суп сварился, мясо вынули и положили на железное блюдо. Попов достал фляжку.

«Что с того, что он мне поднесет водку? — думал Ируха. — Лэй мне тоже подносил и еще сестру взял в жены. Родственник мой!»

Но водки он выпил и попросил второй стакан. Леонтий указал ему на мясо, и он стал есть мясо. Сказал:

— Хорошо бы это мясо залить сохатиным жиром… но у вас, я вижу, нет сохатиного жира. У меня был, да теперь тоже нет.

Давно он не ел мяса… А что едят Люнголи и мать? Вчера он пробрался к фанзам Лэя. Сестру видел издали, покричал, позвал… Ангиня не услышала. Двух мальчишек видел с ней, — должно быть, его племянники. Потом вышел из фанзы Ло Юнь с двумя ман-цзы. А вот Люнголи не вышла из фанзы. Так он ее и не увидел.

— Что же ты мало пьешь и мало ешь? — спросил Попов.

Ируха выпил третий стакан и сказал, глядя прямо в глаза Седанке и двум русским:

— Моему отцу Бянке отрубили правую руку!..

Отодвинул от себя мясо и встал на колени, чтобы легче было рассказывать.

Суд китайских купцов приговорил его отца к отсечению руки. За что? За то, что он ударил Ло Юня. Четыре купца выслеживали Бянку. Однажды отец подошел к колоде и нагнулся, рассматривая след кабарги. Потом присел, чтобы поперек кабаржиного пути привязать волосок. И тут на него навалились четыре человека… Тихо шли, как звери. Тише зверя. Держат за руки, за плечи. А Ло Юнь, пятый, стоит перед отцом и говорит: «Ты поднял на меня руку, да-цзы, дикарь! Поднявший руку на ман-цзы подлежит смерти. Но ты живи, чтобы вид твой пугал других». Положили руку отца на колоду, и Ло Юнь отрубил ее своим ножом. Отрубленную руку купцы унесли с собой. Старик истек кровью, но остался жив. Сейчас он недалеко отсюда. Он смотрит на свою культяпку, и у него мутится сознание. У него отняли жену, ружье, копье, руку. Что должен делать такой человек? Он должен умереть, но он не может умереть, не отомстив.

Седанка переводил ровным, глухим голосом. Леонтий сидел неподвижно, прижав голову к коленям. Он видел и не видел красное от укусов мошки лицо Алексея Ивановича, работников, слушающих с любопытством. Ярость душила его такая, какой он никогда ранее не испытывал.

— Кто такой Аджентай? — спросил Попов.

Седанка объяснил, кто такой Аджентай.

Леонтий встал. Ему казалось, что он встал, — на самом деле он вскочил и подбежал к ящикам с ружьями.