Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

Их «чудо встречи» включало в себя удивительное проникновение в не понимаемые многими «разумными взрослыми» эмоции друг друга… Как тонко маленькие братья в повести поняли ее слова о том, что она «еще маленькая» и что очень боится когда-нибудь постареть. Взволнованно перебивая друг друга, они дружно говорят об одном – что она никогда не будет старой, что они точно знают это, потому что поняли ее тайну: «Ты – волшебница… Ты так легко ходишь… У тебя такие глаза и такие волосы… Ты такая чудная!» Добрая отзывчивость маленьких братьев, сумевших так чутко утешить ее, найдя самые нужные ей слова, знакома читателям по всем предыдущим главам, но на этих страницах нельзя не услышать тонкий лирический подтекст, особенно если все же не забывать, что писалось все это влюбленным юношей накануне венчания. И в самом деле, разве эти «детские» слова – не о любви?.. О любви, наполненной глубоким пониманием…

За несколько лет до этого Марина Цветаева писала: «Хлопья снега за окнами, пенье метели (…) Мы из детской уйти не хотели, /Вместо сказки не жаждали бреда…» «Из детской уйти…» – на ее языке тех лет это означало: уйти из сказки, из мира любимых книг и романтических фантазий, из ее маленькой комнатки, увешанной портретами Наполеона и его сына, где она зачитывалась пьесами Ростана и переводила его «Орленка»… Эти герои мучили ее воображение и душу много лет – очень долго не могла она оторваться от них. С чутким сопереживанием и тонким юмором воспроизведены в «Волшебнице» ее монологи о Наполеоне и его несчастном сыне. Сергей Эфрон был единственным, кто понял и все это, и многое другое в ней так, как нужно было ее душе… А «из детства уйти» он и сам тогда не хотел. Память так недавно и так жестоко ушедшего детства была для них обоих очень важна, и они дарили ее друг другу – дарили память о том времени, когда в их домах еще все были живы и они чувствовали себя защищенными от холодного мира за стенами.

Увлеченно и самозабвенно погрузившись в мир детства Марины, Сергей рассказал о нем с таким же нежным юмором, как о своем детстве с братом. И эта близость интонаций помогает, думается, понять еще одну важную вещь: Сергей почти никогда и ни с кем не говорил о потерянном брате (слишком больно это было…), но сейчас ему очень захотелось представить Марину – в том их мире, представить, как порадовался бы маленький Женя такой гостье… И потому – еще и потому! – он в повести «помещает» Марину в своем детстве, в своем навсегда ушедшем доме. В этом – высшее доверие к ней. И вся глава о «волшебнице» – на самом деле о любви. О любви, спасшей его, так потерянного тогда в мире. Этот мотив спрятан в подтекст (не очень, впрочем, далеко спрятан…). И именно потому на встрече с ней, по глубинному его внутреннему ощущению, повесть о детстве должна закончиться.

В ней навсегда осталась озаренная счастьем Марина Цветаева – как сама она сказала в 1914 году в письме В. Розанову о той себе, «совершенно свободная и любящая все то же, что в 17 лет». Прощаясь с детством, Сергей Эфрон подарил этот образ всем нам в своей последней главе.

Но если говорить обо всей повести, в ней есть и другой сокровенный для автора мотив – глубоко скрытый реквием по любимому младшему брату. Тут невольно вспоминаются слова Марины Цветаевой, пусть гораздо позже и по другому поводу сказанные, – о том, что она пишет об ушедших людях, «чтобы они все недаром жили, и чтобы я недаром жила». Восемнадцатилетнего Сергея Эфрона вело то же чувство: если бы он не написал эту повесть, никто никогда не узнал бы, каким был этот мальчик. Сергей сумел сохранить живую память о своем брате. Сохранить – и оставить нам.

А финал повести все же очень грустен. В прощальном письме волшебницы Мары звучат печально «пророческие» слова: «Я жалею вас, маленькие волшебные мальчики, с вашими сказками о серебряных колодцах и златокудрых девочках, которые “по ночам не спят”. Златокудрые девочки вырастают, и много ночей вам придется не спать из-за того, что вода в колодцах всегда только вода». Вырастать – грустно… Очень похожие опасение и сочувствие звучат в лирическом обращении Марины Цветаевой к любимой сестре: «Широкий мир твой взгляд зажег/, Но счастье даст тебе ль?/ Зачем переросла, дружок,/ Свою ты колыбель?..» («Подрастающей»)

Но после подаренного судьбой головокружительного счастья – «чуда встречи» с Сережей – в ее поэзии вдруг зазвучали совсем иные мотивы: «Ждут нас пыльные дороги, /Шалаши на час/, Милый, милый, мы как боги, /Целый мир для нас!» («Ждут нас пыльные дороги…») – поверилось, что и «широкий мир» может дарить радость…

В те их первые годы Мариной Цветаевой написано много восхищенных, воспевающих Сергея Эфрона стихов. «Я не делаю никакой разницы между книгой и человеком /…/ Все, что люблю, люблю одной любовью», – так написала она тогда в большом исповедальном письме Василию Розанову. Это уникальное свойство и в зрелые годы отличало ее от многих лирических поэтов, живая жизнь которых не так непосредственно связана с их гениальными стихами…

«Лицо единственное и незабвенное…» (из записи в черновой тетради). …Как неотрывно любуется она редкой, с первого взгляда поразившей красотой юноши, которого сразу почувствовала таким родным… «…Аквамарин и хризопраз / Сине-зеленых, серо-синих / Всегда полузакрытых глаз…» («Как водоросли Ваши члены…»), «Есть огромные глаза / Цвета моря. / Вот он встал перед тобой: / Посмотри на лоб и брови…» («Есть такие голоса…»). Переполняющее душу восхищение переливается из одного стихотворения в другое и, не умещаясь в рамках стихотворных строф, продолжает жить в сокровенных записях дневниковых тетрадей. Воспевая своего молодого мужа, Марина Цветаева в самом деле «не делала разницы» между стихами и жизнью: «Красавец. /…/ длинное, узкое, ярко-бледное лицо (“…его чрезмерно узкое лицо / подобно шпаге” – неизбежно всплывает в памяти эта строка – Л.К.), на котором горят и сияют огромные глаза – не то зеленые, не то серые, не то синие /…/ Лицо единственное и незабвенное под волной темных, с темным золотым отливом пышных, густых волос. Я не сказала о крутом, высоком, ослепительно-белом лбе…». Много таких – очень близких! – «перекличек» встречается в ее стихах, письмах и дневниковых записях их первых счастливых лет: «Всем говорить, что у меня есть муж, / Что он прекрасен!» (из стихотворения – «Я с вызовом ношу его кольцо…» (С. Э.) И говорила! – «Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренно»… (из того же письма В. Розанову). Стихи и письмо написаны в 1914 году. В этом непреходящем романтическом восхищении нельзя не услышать, что смысл слова «прекрасен», когда его произносит Марина Цветаева, становится гораздо объемнее привычного: «Он блестяще одарен, умен, благороден»; «Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша!» (В. Розанову. Там же). В стихах 1912–1914 годов Марина Цветаева создает не только яркий живописный портрет юного Сергея, но и тонкий психологический – крупным планом предстает перед читателем незаурядная личность. «Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог…» («Неизданное». Т. 1. С. 279). И она не только любуется и восхищается своим молодым мужем, но и напряженно вглядывается… Ее по-настоящему волнует «замысел Бога» – каким человеком он задуман? В чем его будущее призвание? Какая судьба ему уготована? Многое еще не ясно… «И не знаешь – так он юн / – Кисти, шпаги или струн / Просят пальцы…». («Есть такие голоса…», – 1913 г.). До начала войны Сергея тянуло к сцене (одно время он играл в Камерном театре у Таирова) и к литературным занятиям (поступил на филологический факультет Московского университета). Марина видела его несомненную талантливость и очень хотела, чтобы и дальше продолжилось «писательское русло» его жизни, как это было в 1912 году. Но она предвидела наступление «роковых времен», которые потребуют от ее «вечного добровольца» все отложить и «взять в руки шпагу». «Такие в роковые времена / Слагают стансы и идут на плаху» – это строка из стихов 1914 года, написанных еще в мирное время (в июне, незадолго до начала Первой мировой войны). Поразительное предвидение! Она знает, что он не сможет по-другому.