Нф-100: Изобретатель смысла - Дмитрий Шатилов

-  Ох, Вовка, Вовка, и правда - совсем заврался!  - покачала она головой и объявила остальным:

-  Невеста я его, вот уже неделю. Как денег накопим - так сразу свадьба.

Для Крымова это, похоже, оказалось новостью.

-  А это, Гиркас, Сашенька,  - представил он девушку Дун Сотелейнену.  - Она время от времени выдумывает всякое, так что не бери в голову.

-  Выдумываю?  - удивилась Сашенька.  - А это что?

Она подошла к столику и вытащила из- под груды журналов конверт:

-  Твой почерк, нет?

-  Сашенька,  - словно защищаясь, Крымов выставил вперёд руки,  - я это пьяным писал, порви и выкинь!

-  Слушайте все!  - сказала Сашенька, после чего достала из конверта письмо и прочла вслух следующее:

Милая моя Саша!

Помнишь, как однажды в детстве мы играли в мяч? Стоял жаркий летний день, лениво шелестела листва, а небо было голубое- голубое, и вдали плескалось море...

Нам было по одиннадцать лет, тебе и мне. Ты была худенькой девочкой с вечными ссадинами на коленках, терпеть не могла кукол и обожала футбол. Я был драчун, и мне частенько разбивали нос, когда я отстаивал твоё право участвовать в наших мальчишеских играх.

Мы играли в мяч у моего дома - помнишь, возле старой яблони, её потом спилил дядя Никанор? Был полдень, всех сморила жара. Кроме нас, на улице никого не было. Всё вокруг было залито светом, всё источало тепло. Ты топала сандалией по асфальту, и звук разносился далеко- далеко.

Мяч у нас был замечательный - туго надутый, прыгучий, звонкий. Цвета он был голубого, с белыми полосками: небо - и облака на нём. Мы перебрасывали его друг другу, ты поймала его и вдруг застыла, словно о чём- то задумавшись. Эта сцена и сейчас стоит у меня перед глазами: девочка, очерченная солнцем, держит в руках мяч...

Ты спросишь, почему я вдруг вспомнил об этом через столько лет, когда и ты не та, что раньше, и я не тот? Я отвечу: все эти годы, когда мне необходимо было отыскать в себе что- то доброе, светлое, чистое, я обращался к этому воспоминанию и черпал в нём силы. Ты возразишь, конечно, что я должен смотреть на жизнь оптимистически, что и в настоящем можно найти много хорошего, и я рад был бы с тобой согласиться, но не могу.

Сашенька, милая, мне кажется, что мир вокруг меня сошёл с ума. Я больше не понимаю законов, по которым строится человеческая жизнь. Почему я, мальчишка, веривший в справедливость, служу государству, которое творит зло? Почему ты, хрупкая и нежная, продаёшь свои тело и душу так, словно это естественно: ничего не желать, ни во что не верить?

Да, это пафос. Я говорю пафосно. Я, Владимир Крымов, военный комиссар Новой Трои, уполномоченный по делам Торакайской Бойни, говорю пафосно. И я говорю со всем пафосом, на который способен: я не могу воскресить прошлое, но я могу любить тебя сейчас.

И я люблю тебя сейчас. Понимаешь, Сашенька, Я Люблю Тебя Сейчас. Пожалуйста, не смейся надо мной, пожалуйста, не спрашивай, почему я не сказал тебе этого раньше. Я знаю, удача в этом мире улыбается дерзким и настойчивым, а смелость города берёт, но правда в том, что пока я был дерзок и настойчив, я не нуждался в любви. Да, жизнь порядочно меня мотала, но пока у меня оставались юношеские наглость и самодовольство, я всякий раз поднимался и начинал всё сначала. Я был самодостаточен: замкнутая монада в мире замкнутых монад.

Но теперь арсенал мой исчерпан, мне нечем защищаться от хаоса, в который постепенно превращается моя жизнь. Я не знаю, во имя чего я должен действовать, зачем мне вновь подниматься и идти. Посмотри на меня: я погружаюсь в сон, я распадаюсь. Ещё немного - и пойдёт по земле пустое тело, как машина, дорабатывающая заряд. Будет оно что- то делать для поддержания работоспособности - машине ведь немного надо,  - будет качаться от добра ко злу под действием случайных сил, и не вспомнит даже, что когда- то оно боролось, верило, мечтало жить...

Ты веришь, Саша, я не могу даже смеяться над тем, что со мною стало: смех умирает в груди. Хаос пожирает всё, и всё - добыча безумия. Я говорю тебе о любви потому, что я слаб.

Давай уедем отсюда, уедем далеко- далеко - ты и я. Ведь не целиком же мир охвачен войной, и не везде люди увечны. Вот мы и уедем туда, где есть на что надеяться, где сердцу человеческому незачем ожесточаться. Будем жить вдвоём, и радоваться солнечному свету, шелесту листвы, дуновению ветра и порханию бабочек...

Но я заговариваюсь, ведь есть и практическая сторона дела. Вот что, милая моя Сашенька: нам как можно скорее нужно пожениться. Давай поженимся?

Плевать, что подумают: я люблю тебя.

Твой Вовка.

-  И ты скажешь, что написал это по пьяни, да?  - тихо спросила Сашенька.  - Вот так просто - выпил и написал?

-  Ну да,  - ответил, покраснев, Крымов.  - Так и есть. А что ты себе напридумывала - меня не касается. Я за твои фантазии не отвечаю.

На мгновение Гиркасу показалось, что Сашенька готова взорваться негодованием: брови её вскинулись вверх, рот был полуоткрыт, на щеках алел румянец. Но она взяла себя в руки и устремила на Крымова долгий нежный и печальный взгляд.

-  Вовка,  - сказала она тихо- тихо.

-  Сашенька,  - ответил Крымов, потупясь.

И больше они ничего не сказали друг другу, просто стояли и молчали. Молчали и остальные девушки. Никто не заметил, как в комнату зашла толстуха Магда - огромная, благоухающая розовым маслом, в одних чулках.

Немую сцену прервала бандерша, вернувшаяся с вином. Протянув Гиркасу бутылки, она повернулась к своим подопечным и сказала:

-  Люську выносить пора. Только что машина приехала.

-  Я кашне своё не дам,  - неприязненно сказала Магда.  - И без того на неё три флакона духов истратила. Она мне всю комнату провоняла!

-  Дура!  - вспыхнула Сашенька, словно очнувшаяся от сна.  - Луиза, можешь взять мою кофточку.

-  Какую?  - спросила бандерша.  - Это которая бисером вышита?

-  Да. Бери, не стесняйся.

-  И кто тут дура?  - фыркнула Магда.  - Хорошую вещь отдаёшь, не рванину. О себе подумай.

-  Да что у вас тут такое?  - спросил Крымов.

Ответила ему Изабелла.

-  Всё как обычно,  - сказала она.  - Суровые трудовые будни. Ходил к Люське офицер местной службы безопасности - красивый, обходительный, денег не жалел. Ревновал, правда, очень. Она на кантоны шпионит, звонки делает, у неё на устах постоянно: Гранд, Орисс, Тримин, Фалерок - это названия кантонов, а он думает, что она о мужиках, что это хахалей её имена. Совсем рехнулся от страсти: застрелить угрожал.