Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

Платон, соревнуясь с Эвдоксом, тоже установил в Академии часы, но не солнечные, а водяные — клепсидру. Его часы не указывали день или месяц года, лишь время суток, но и это было в них не главным. Основное же их достоинство заключалось в том, что по утрам они будили всех обитателей Академии. Вытесненный водой из нижнего резервуара воздух — вода бурно поступала в него через клапан — проходил через отверстие к трубам, которые начинали громко гудеть. Никто не мог оставаться в постели после того, как начинала гудеть клепсидра, каждый обязан был приниматься за дело. А дело у всех обитателей Академии было одно — познание земли, небес и Бога. Прошлого, настоящего и будущего.

Глава седьмая

Сиракузский тиран Дионисий, едва не погубивший Платона, умер на пиру — слишком много вина выпил на радостях. Причиной шумного пира стала весть из Афин: тетрадрама Дионисия на соревновании поэтов Эллады получила приз и, стало быть, Дионисий считался отныне признанным поэтом.

   — Я уверен, что большую часть работы при написании драмы за Дионисия сделали его придворные поэты, — сказал Платон, когда узнал эту новость. — Обжора, распутник и пьяница не может быть поэтом.

Когда же из Сицилии пришла весть о смерти тирана, Платон написал Диону в Сиракузы письмо, в котором были такие слова: «Дионисий умер не как поэт и даже не как тиран, а как обжора и пьяница».

Вскоре он получил ответ из Сиракуз. Дион сообщал, что со смертью Дионисия появилась надежда снова заняться государственными преобразованиями, и на этот раз, кажется, успешными. Наследник Дионисия молод и, по мнению Диона, легко поддастся обучению и увещеваниям.

«Наследника, как и его покойного отца, зовут Дионисий, он сын моей сестры Аристомахи и мой племянник, — написал Дион. — Молодость Дионисия Второго, его кровное родство со мной, несомненно, помогут нам, тебе и мне, воздействовать на него тем успешнее, чем быстрее мы за это возьмёмся. Приезжай!»

«Дионисий-то молод, да я уже стар, — отвечал Диону Платон. — Тащиться в Силицию — дело не по моим годам».

Впрочем, старым и уставшим Платон себя не чувствовал. Боги наградили его крепким телом, к тому же размеренный и здоровый образ жизни, которого придерживался он в Академии, способствовал не угасанию, а прибавлению жизненных сил. Он сам установил для себя наилучший рацион: отказался от мяса, от частого употребления вина, предпочитал питаться сыром, смоквами, молоком, сухими хлебными лепёшками и овощами. Вставал он рано, прогуливался до завтрака по аллеям сада, а когда включались трубы клепсидры, направлялся в трапезную, где его уже ждали друзья. Инжир и маслины Платон выращивал сам, в своём саду. И остальные продукты производились там же. У него было стадо дойных коров, огород, пасека, сыроварня, пекарня, вино в погребе изготовлялось из ягод, выращенных на собственном винограднике.

Он был воздержан не только в еде, но и во многом другом. Ещё с египетских времён отказался от дорогой одежды, неизменно носил белый льняной хитон, простые сандалии, не выносил каких-либо излишеств и украшений. У него не было жены, семьи. Он не видел дурного в любви к женщинам, но при условии, что эта любовь не отнимала слишком много времени, духовных и физических сил. Любовные утехи с мальчиком Платон осуждал. Единственное, в чём не следовало придерживаться никакой меры, считал он, — это работа над совершенствованием души и ума.

«Вот и Дионисий Первый умер от пьянства, распутства и обжорства», — повторял теперь он, когда кто-либо начинал сомневаться в пользе воздержанности. Жизнь подарила ему хороший пример для подтверждения своей правоты, а вернее — смерть...

Дион не принял отказ философа и снова прислал письмо с настоятельной просьбой как можно скорее приехать в Сиракузы.

Написал и Архит: «По-моему, сама судьба посылает нам возможность без риска установить в Сиракузах порядок, что был на земле, когда ею правили боги».

Но из письма Диона следовало, что риск всё же есть. Дионисий Второй, по его словам, воспитывался вдали от дворца, в военном лагере, по настоянию отца был лишён всяких развлечений и удовольствий. Тиран считал, что его сын должен вырасти воином, вне роскоши и всяких растлевающих наслаждений. Так это, наверное, и стало бы, но суровое воспитание было прервано слишком рано. Со смертью отца Дионисий-младший немедленно прибыл во дворец и неизбежно окунулся во все прелести жизни: неограниченная власть, роскошь, пиры, женщины. Свалившиеся на юную голову соблазны увлекли его с такой силой, что Дион стал опасаться, как бы всё это не вошло в привычку, в постоянную страсть, как бы Дионисий Второй не превратился в Дионисия Первого, не унаследовал не только отцовский трон, но и его образ жизни.

«Но он ещё молод, мягок, послушен, его ещё можно увлечь славой мудрых правителей, пользой справедливости, умеренности и красоты», — торопил Платона Дион.

В своём ответе на первое письмо Диону Платон отказался от приглашения, хотя в душе сознавал, что со временем всё же поедет в Сиракузы. Дело, так неудачно начатое там при Дионисии-старшем, оставалось главным в его жизни, он никогда не переставал думать о нём, никогда не забывал сделать хотя бы шаг к заветной цели. Он послал Эвфрея к молодому македонскому царю Пердикке в надежде на то, что посланцу удастся внушить юному правителю хотя бы несколько благих мыслей, способных вывести того на путь благих преобразований в своём царстве.

Пердикка, едва взойдя на македонский престол, сам обратился к Платону за советом, как лучше устроить дела в государстве — молва о мудрости афинского философа дошла к тому времени и до далёкой северной страны.

Платон послал к македонскому царю с Эвфреем письмо, в котором написал:

«Я посоветовал Эвфрею, как ты попросил меня, чтобы он постоянно уделял время заботе о твоих делах. Я считаю себя вправе дать тебе дружественный и, как говорят, священный совет и относительно других дел, о которых ты мог бы мне сказать, а также о том, как ты должен использовать Эвфрея. Человек этот полезен во многих отношениях, особенно же в том, в чём ты теперь нуждаешься вследствие своего возраста, а также потому, что мало у молодых людей находится в этом деле советчиков. Ведь, право, у каждого политического строя, как и у разных живых существ, свой особый язык: один — у демократии, другой — у олигархии, третий — у монархии.

Многие могли бы сказать, что они узнают эти наречия, но, за исключением малого числа людей, никто не может их понять. Тот государственный строй, который обращается к богам и к людям на своём собственном языке и совершает соответствующие поступки, всегда процветает и сохраняется невредимым, тот же, что подражает чужому языку, погибает. И в этом отношении Эвфрей был бы для тебя очень полезен, хотя и в других отношениях он человек мужественный: надеюсь, он найдёт оправдания для монархии не хуже тех, кто составляет твоё окружение. Если ты употребишь его на это, ты и сам извлечёшь пользу, и ему во многом поможешь.

Если же кто, услышав это, скажет: «Платон делает вид, будто знает, что полезно для демократии; но, хотя ему можно говорить в Народном собрании и советовать самое лучшее, он ни разу не поднялся с места и ни слова не произнёс», — на это надо ответить: «Платон слишком поздно родился для своей страны и застал народ постаревшим и вдобавок приученным предшественниками делать многое, не соответствующее его мнениям. Он охотно, как родному отцу, помогал бы своему народу, если б не считал, что напрасно подвергает себя опасности, без всякой надежды на успех». Такая же участь, думаю, постигла бы и совет, данный мне. Ведь если бы советчику показалось, что я неизлечимо болен, он распростился бы со мной, оставив в покое рекомендации по поводу меня и моих дел. Поздно что-либо советовать умирающему. А ты юн, и народ твой молод. Увлечённая прекрасным молодость становится ещё более прекрасной к старости. Это же можно сказать и о стремлении к справедливости. Будь счастлив».

Платон не лукавил, написав Пердикке, что никогда не выступал с речами в Народном собрании и не давал афинянам советы, как лучше устроить своё государство. И назвал истинную причину такого поведения: он считал нынешнее афинское общество неспособным к переменам, к обновлению, полагая, что оно устарело и закоснело в своих пороках. Но он не исключал, что в будущем положение дел может измениться, что война или общественный катаклизм перевернут устоявшийся порядок, породят новые идеи, новые страсти, другое, непохожее на нынешнее поколение людей. И тогда славу завоюют вожди-преобразователи. Предвидя возможность таких перемен, он наставлял в Академии своих молодых и талантливых соотечественников Ликурга, Гиперида, Демосфена и других, пророча им великое будущее. Ликурга он называл Ликургом Третьим — после двух его известных тёзок. Ликург Первый был царём эдонов во Фракии и прославился тем, что загнал бога Диониса в море. Второй — спартанским законодателем, по установлениям которого Спарта прожила уже пятьсот лет. Чем прославится Ликург Третий, Платон не знал, хотя был уверен в том, что в любом деле он станет склоняться к лучшему для Афин. Исократ пророчил юноше роль вождя аристократии и судьбу знаменитого оратора. Такую же долю предвещал и Гипериду. Сын оружейного мастера Демосфен представлялся Платону в будущем неподкупным и страстным патриотом. Исократ, у которого Демосфен не хотел брать уроки красноречия из-за монархических пристрастий первого, называл Демосфена Заикой и пророчил ему роль заурядного демагога. Платон с Исократом не соглашался, видя в Демосфене своего соратника для будущих времён.