Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

Накануне этого события Дион навестил Платона и сказал, что Дионисий назначил ему встречу для тайного разговора.

   — По твоему настоянию, мне кажется. Ведь это ты, Платон, попросил его встретиться со мной и объясниться. Спасибо тебе. Я знаю, что ты сказал Дионисию много добрых слов обо мне, знаю даже, что именно: во дворце каждое слово, произнесённое шёпотом в самом глухом месте, тотчас становится достоянием всех. Поэтому Дионисий назначил мне встречу не во дворце, а за крепостной стеной, на берегу моря.

Главное, в чём обвинил тиран своего родственника, заключалось в следующем. Якобы Дион, возглавив сиракузский флот, получил в руки силу, способную помочь ему свергнуть Дионисия. Только об этом Дион и помышляет, делясь своими преступными планами с афинским философом, который с помощью зловредных речей уже, кажется, убедил Дионисия расстаться со своей личной охраной, с десятью тысячами верных воинов, променяв их на посулы невиданного счастья, что якобы несёт ему философия.

Тут не всё было ложью. Дион действительно командовал флотом и, будучи опытным политиком, вёл переговоры с воинственным Карфагеном. А Платон в самом деле уговаривал Дионисия отказаться от атрибутов тиранической власти — многочисленной личной гвардии и сонма тайных осведомителей. Если Дионисий станет для сиракузцев добрым и мудрым правителем, ему не придётся опасаться за свою жизнь.

   — Сам любящий тебя народ будет охранять тебя, — не раз говаривал Платон.

Всё это правда. Но страшной ложью было то, что Дион и Платон злоумышляют против тирана, готовя его отстранение от власти.

Платону казалось, что он, насколько мог, убедил Дионисия в безосновательности всякого рода доносов на него и на Диона. Теперь Диону самому предстояло убедить Дионисия. Ради этого Платон уговорил тирана встретиться с Дионом и выслушать его. Тот решил послушать совета философа, хотя Платону его согласие досталось нелегко.

Дионисий, сопровождаемый многочисленной охраной, вышел из крепостных ворот к причалу, где его ждал Дион, и крикнул, едва приблизившись и указывая на родственника рукой:

   — Этот человек предал меня! Он связался с Карфагеном и вёл с ним тайные переговоры! Он намерен лишить меня власти и стать тираном Сиракуз! Я приказываю посадить его в лодку и перевезти на другой берег пролива!

Охрана бросилась к Диону, схватила его под руки и поволокла к приготовленной лодке.

   — Убирайся! — кричал Дионисий Диону. — И не смей возвращаться в Сиракузы! В другой раз я не пощажу тебя, предатель!

«После этого все мы, — писал Платон в том же письме, — боялись, как бы Дионисий не обратил своего гнева на кого-то ещё под предлогом соучастия в Дионовом заговоре. А относительно меня уже распространился слух, будто Дионисий отдал приказ меня казнить как виновного во всём, что тогда случилось. Заметив наше настроение и боясь, как бы из-за общего страха не произошло что-нибудь похуже, Дионисий стал всех нас милостиво принимать и особенно обращаться ко мне, убеждая быть спокойным и всячески прося остаться в Сиракузах. Если я убегу, уверял он, его это очень огорчит, зато он будет рад, если я останусь. Но ведь всем нам хорошо известно, что просьбы тиранов всегда связаны с принуждением. И вот он придумал, как помешать моему отплытию. Он приказал поселить меня в акрополе, откуда ни один кормчий не смог бы увезти меня вопреки воле Дионисия. Любой купец, любой начальник пограничных дорог, кто увидел бы меня одного, без охраны, схватил бы и привёл меня к Дионисию, тем более что к тому времени уже распространился по городу слух, что тиран удивительно как любит и уважает меня. А что было на самом деле? Нужно сказать правду. С течением времени он всё более и более выражал мне своё расположение. Чем больше при встречах он узнавал мой образ мыслей и мой характер, тем сильнее хотел, чтобы я хвалил его усерднее, чем Диона, чтобы лишь его отличал как друга, и в этом отношении он проявлял страшную ревность. А старательно учиться и слушать мои беседы по философии, стать ко мне ближе и стремиться к постоянному общению он опасался, страшась злых клеветников. Они внушали ему, что я могу хитростью связать его по рукам и ногам и таким образом помочь Диону достичь своей цели. Я всё это переносил, твёрдо держась намерения, с которым прибыл в Сиракузы. Но его противодействие победило».

К тому же началась война с Карфагеном. Прекратились пиры, встречи, дворец опустел. Платон долго искал свидания с Дионисием и, когда тот наконец принял его, попросил разрешения уехать в Афины.

   — Да, ты можешь ехать, — ответил Дионисий. — Я велю снарядить корабль и дам тебе денег.

   — Это очень милостиво с твоей стороны.

   — Но когда наступит мир, ты, надеюсь, снова вернёшься в Сиракузы?

   — Вместе с Дионом. Только вместе с ним, — сказал Платон.

   — Хорошо, вместе с Дионом, — пообещал Дионисий. — После войны.

Деньги, что Дионисий прислал на корабль, Платон не взял, повелел вернуть их обратно: сумма была ничтожной, оскорбительной подачкой. Спевсиппу и Ксенократу этот поступок учителя понравился. Ксенократ сказал, когда посланец тирана сошёл на берег:

   — Я убил бы Дионисия, если бы он решил тебя казнить. Ничего, кроме смерти, он не заслуживает. И Дион поступил бы верно, когда бы, имея силу, вышвырнул Дионисия из Сиракуз.

   — Убить, вышвырнуть — это самое простое и бесполезное, — ответил Ксенократу Платон. — Благое дело, осуществлённое с помощью насилия, смерти, казни, мести, изгнания, никогда не завершится благополучно.

   — А если нет другого пути? — спросил Спевсипп.

   — Куда нет пути, туда и ходить не следует, — сказал Платон.

В Пирее возвратившегося Платона встречали Эвдокс, Дион, приехавший из Тарента Архит, Филипп из Опунта, Тимолай из Кизика, Амикл из Гераклеи, Пифон и Гераклит из Эноса, афиняне Гиппофал и Калипп и одетая по-мужски одна из двух его учениц Аксиофея из Флиунта. Второй его ученицей была Ласфения из Мантинеи, но среди встречавших её не оказалось, и Платон, едва приблизившись к Аксиофее для приветствия, спросил у неё про Ласфению:

   — А где голубка?

   — Голубка не прилетела, — ответила, улыбаясь, Аксиофея, — весть о твоём приезде не успела дойти до Мантинеи.

В Афины из Пирея возвращались пешком, и только поклажа Платона тряслась по громыхающей по дорожным камням повозке. Платон шёл рядом с Эвдоксом и расспрашивал его о делах Академии.

Никаких особых новостей Эвдокс поведать не мог, ничего такого за время отсутствия Платона в Академии не случилось, кроме одного. Эвдокс своим решением принял э Академию нового ученика, пришедшего в Афины из Стагиры Халкидской.

   — Его зовут Аристотель, он сын Никомаха из Стагиры, Асклепиад. Отец Аристотеля был лекарем македонского царя Аминты и его сына, нынешнего царя Филиппа. Ты ведь знаешь, что Пердикка, к которому ты послал Эвфрея, погиб в битве с иллирийцами.

   — Да, знаю, — вздохнул Платон.

Он узнал о гибели Пердикки незадолго до отплытия из Сиракуз. Смерть Пердикки, юноши умного и обещавшего быть хорошим царём, сильно огорчила его. В ряду неудач эта потеря была не последней.

   — И каков он, этот Аристотель? — спросил Платон. — Хорош ли собой, привлекателен, силён ли в геометрии?

   — Он привлекает лишь своей ухоженной причёской, запахом благовоний и дорогими перстнями, — ответил, посмеиваясь, Эвдокс. — А так — шепелявит, слегка худ, особенно ноги, глаза у него маленькие и колючие, остёр на язык, упрям.

   — Зачем же ты его принял? — удивился Платон.

   — Вот и я спрашиваю себя: зачем?

   — И что же? Каков ответ?

   — Он пришёл из Пеллы Македонской пешком — к тебе, за знаниями. Он рос с Филиппом, другом его детских и отроческих забав. И то, что не удалось Эвфрею, может быть, удастся со временем Аристотелю.

   — Ладно, — сказал Платон. — Это оправдывает твоё решение. Пришлёшь его ко мне завтра после утренней трапезы.

Оставшийся до Афин путь Платон проделал рядом с Дионом: им было о чём поговорить.

   — Мы ещё вернёмся в Сиракузы, — сказал Платон Диону. — Вернёмся вместе. Дионисий дал мне обещание. И мы сделаем то, что задумали.

Аристотель стоял у калитки, когда Платон вышел из сада.

   — Ты кто? — спросил незнакомца Платон.

   — Меня послал Эвдокс, — ответил юноша. — Я Аристотель из Стагиры. Ты хотел видеть меня.

   — Да.

Они пошли рядом. Какое-то время молчали, присматриваясь друг к другу. Эвдокс описал всё точно: у Аристотеля были длинные волнистые волосы, длиннее, чем принято было носить юношам в Афинах, умащённые ароматным маслом, чёрные, блестевшие под солнцем. Тонкие пальцы его худых рук были унизаны перстнями — серебряными и золотыми, с камнями. Взгляд его тёмных, сдвинутых к переносице глаз, маленьких и быстрых, то и дело встречался со взглядом Платона. Шагал он быстро, невольно обгоняя учителя, — его несли вперёд лёгкие, сухие, волосатые, как у сатира, ноги. Пушок над тонкой верхней губой и на подбородке ещё не приобрёл цвета волос, золотился на солнце. Аристотель слегка шепелявил — Платон это сразу же заметил, как только тот заговорил.