Горбовский - Марьяна Куприянова

и выяснили, что крот есть в нашем тесном коллективе. Это во-первых. Во-вторых, вспомните, сколько раз Слава задерживался в лаборатории либо уходил куда-то, и мы не знали, где он. Где он бывал, и по работе ли он задерживался? Сейчас, анализируя его поведение в прошлом, его молчаливость, хладнокровность, я уже ни в чем не уверен. Саша, мне тоже было крайне трудно принять эту информацию на веру. Но пораскинь мозгами: где он сейчас? Почему не в лаборатории, с коллегами? Как давно он ушел и куда? Кто-нибудь из вас это знает? – Лев спрашивал коллег, а они, ошарашенные, молчали. – И неужели действительно так просто совпало, что его не было здесь, а Марина услышала его голос там, где крайне редко ходят люди? Да и как можно перепутать его голос с чьим-то другим? Неужели она лишь вчера родилась на свет, что, слушая его в течение минуты, может и больше, не поняла, кто говорит?

Вирусологи, казалось, были наповал сражены аргументами Горбовского. Он, как всегда, был убедителен. И даже слишком. Неосознанно Пшежень и Гордеев начали вспоминать все странности, которые они замечали за Гаевым, но списывали на его характер, настроение и многое прочее. А сейчас все эти детали, все эти мелкие песчинки сложились в одну пустыню. Вот только никто из них не был готов пройти по ней. Слишком привязаны они были к Гаеву, чтобы, даже имея на руках все доказательства, сомневаться в его благочестии.

Гордеев интенсивно замахал головой, словно желая стряхнуть с себя весь этот странный и страшный разговор. Для него, да и для всех остальных, это было похоже на то, когда в благополучной семье вдруг случается страшное горе. Он не желал принимать что-либо.

– Я не верю, извините, – сказал он. – Я люблю вас и доверяю вам, вы моя вторая семья, но я не могу поверить.

Сохранять трезвость ума в такой ситуации было выше его сил, и Гордеев вцепился себе в волосы, устремив шальной взгляд куда-то далеко отсюда. Что еще он мог сделать? Он не мог поверить товарищам, но не мог и НЕ поверить им. Что самое ужасное – он даже не мог сделать выбор, кому верить, а кому нет. Это было невозможно.

– Мы ведь знаем друг друга уже много-много лет, – тихо произнес Пшежень, словно ни к кому не обращаясь. – Лев, неужели ты можешь допустить подобное?

– Юрек Андреевич, я знаю его семнадцать лет, с самого института. Гаев посвящен в такие тайны моей жизни, о которых не знает больше никто. Я доверял ему все эти годы. Я не ждал удара. Как я мог подозревать друга юности в предательстве?..

– Но зачем тогда ты говоришь такое?

– Потому что это правда, к моему великому сожалению. И он сам признается нам в этом. Я обещаю. Его признание будет достаточным доказательством для вас? – обратился Лев к коллегам. Те лишь дико взглянули на него. – Ведите себя естественно. Решим этот вопрос вечером.

Горбовский и Спицына ушли в бункер. О продолжении раздора между ними не могло быть и речи – они просто напрочь забыли, как совсем недавно кричали друг на друга и не могли прийти к общему мнению. Теперь же былое взаимопонимание снова восторжествовало. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Лев хотел проверить состояние инфицированных и взять биообразцы еще раз, чтобы посмотреть, как ведет себя вирус на разных стадиях. Он сказал Марине, что также собирается рассказать правду взрослым больным, но девушка его отговорила.

– Как все это будет выглядеть в их глазах? – сказала она. – Сначала мы говорим одно, потом другое? Хочешь, чтобы они умирали с чувством ненависти? Если так необходимо сказать им правду, это надо было делать с самого начала. Но уже не сейчас. Это не тот случай, когда можно принять серьезное решение, а потом передумать. Эти люди умрут, и этика здесь бессильна.

И Горбовский решил, что Марина права. Состояние инфицированных не сильно изменилось, но Лев точно знал, что завтра утром эти трое уже будут походить скорее на восставших мертвецов, чем на живых. Мучительный кашель не прекращался и мешал им говорить. Пока Марина сидела с Егором, Лев выполнял все необходимое, стараясь наиболее туманно отвечать на вопросы о ближайшем будущем. Он думал о Гаеве, а еще о том, как отреагирует на эту новость НИИ. Как будто сейчас самое время для неприятных открытий подобного рода. Получится ли у него надавить на Славу так, чтобы он сам во всем сознался? И стоит ли оповещать Кравеца?

Бесконечно долгий день подходил к концу, когда Марина и Лев вернулись в лабораторию. Вирусологи были там, и лишь один из них до сих пор ничего не подозревал. Горбовский увидел это по глазам Славы. Незаметно кивнув Гордееву на дверь на тот случай, если Гаев решит сбежать, Лев не стал медлить.

– Слава, как твои дела? – спросил он, приблизившись к товарищу вплотную.

Тот не ожидал ничего подобного, а потому выронил из рук несколько листов бумаги, метнулся вниз, чтобы все поднять, но Лев остановил его.

– Брось эти мелочи, Гай, – сказал он, глядя Славе прямо в глаза самым пытливым взглядом, на который был способен.

Наблюдая со стороны, Марина увидела, что взгляд Льва снова стал прежним, тем пугающим взглядом-прожектором черного света, от которого вкус крови появлялся во рту. Гаев растерянно глядел на него, нахмурившись и прижав подбородок к шее. Он явно заволновался, затем осмотрел коллег – они выжидающе стояли вокруг и смотрели – и заволновался еще больше.

– Что происходит, Лев? Саша? – Слава кинул быстрый вопрошающий взгляд на Гордеева, словно утопающий бросился к спасательному кругу. Но товарищ молчал с невыразимой болью на лице.

– Давно ты на них работаешь? – открыто спросил Горбовский без всяких предисловий. К чему были ненужные слова, если они оба знали правду?

Гаев молчал, глядя в глаза то Горбовскому, то Гордееву. Весь его внешний вид выдавал его с головой – бегающие глаза, дрожащие губы, побелевшее лицо, бисеринки пота на лбу. Можно представить, какую катастрофу внутри себя он в тот момент переживал.

– Мы всё знаем, Вячеслав Кириллович, – устало произнес Лев. – Так что давай без лишних слов.

Гаев пошатнулся и прислонился к столу, у которого стоял. Опустив голову, он несколько минут молча смотрел в пол. Казалось, немая сцена будет длиться вечно. Сердце Гордеева не выдерживало всего этого. Ему было тяжелее остальных. Наконец, Гаев поднял глаза, полные слез, и обвел ими бывших товарищей.

– П-полгода, – выдавил он из себя голосом, который никто не узнал. – Я не хотел… всего этого.

Все выдохнули, убедившись в самых худших подозрениях. Наступила очередная тяжелая тишина. Никто не хотел нарушать ее после сказанного. Никто не хотел заговорить