Сильнодействующее средство - Эрик Сигал

Парадоксально, но больной сильнее страдает в начале заболевания, когда периоды ясного сознания еще довольно продолжительны. В конце болезни больше страдают окружающие. Они понимают, что если для жизни он еще не совсем потерян, то для них — навсегда.

Но даже когда свет еще не погас окончательно, приходится пройти через бесконечную череду унизительных ситуаций.

Когда у Адама стали отбирать водительские права, он устроил настоящий бой, хватаясь за этот призрачный символ самостоятельности.

Поскольку теперь на Аню легла огромная нагрузка по обеспечению безопасности Адама, она наняла сиделку — могучего темнокожего медбрата по имени Терри Уолтерс, с большим опытом ухода именно за такими больными.

Вдобавок к обширным навыкам, он еще обладал и завидным добродушием, и трудно было сказать, что больше привлекало в нем Аню, когда она его нанимала.

По мере развития болезни Адам все больше впадал в депрессию и сонливость, но Терри убедил его не отказываться от утренних пробежек, а сам неизменно шагал рядом, готовый в любой момент подхватить оступившегося пациента.

С появлением сиделки Ане стало намного легче вести те две жизни, которыми она теперь жила — свою и Адама. Она каждый день ходила в лабораторию, где собирала полученные в ходе экспериментов данные, с тем чтобы вечером дома попытаться свести их воедино. Коллегам она объясняла, что заведующий лабораторией схватил в поездке неведомый вирус и никак от него не оправится.

В минуты просветления Адам делал пометки на полях отчетов, и Аня ревностно следила, чтобы его замечания потом были учтены. Если же разум его находился в тумане, что теперь случалось все чаще, то она делала вид, что беседует с ним. Когда же в ответ на ее вопросы и замечания относительно работы Адам лишь упирался в нее бессмысленным стеклянным взором, она пыталась представить себе, что бы на это сказал или сделал прежний Адам, и потом передавала «его» мнение сослуживцам.

За то относительно недолгое время, что они прожили вместе, они научились думать как один человек — что давало Ане смелость вторгаться в сферы, к которым прежде она бы и подойти не осмелилась.

Не сказать правду Прескоту Мейсону она не могла. Тот был потрясен до глубины души. Наверное, за его лощеной внешностью на самом деле скрывался душевный и отзывчивый человек.

Он даже заявил, что на их месте продолжил бы начатые исследования, поскольку он глубоко верит в их успех.

Но, оставаясь прагматиком, Мейсон решил, что в новых трагических обстоятельствах сроки работ необходимо пересмотреть. До сих пор он сохранял сдержанность и особенно не напирал, будучи уверенным, что года за три, за четыре результат будет получен. Но после всего, что он сейчас узнал, стало ясно: надо поспешать.

В некоторых областях Аня была незаменима. В мире все шире применялось лечение бесплодия по методу Адама, его эффективность все больше подтверждалась, и со всех сторон раздавались просьбы об интервью. Естественно, подпускать к Адаму прессу, зная его состояние, было крайне опасно.

Нужные газеты Мейсон быстренько убедил, что по всем интересующим вопросам можно побеседовать с женой, чья роль в открытии профессора Куперсмита не ограничивалась скромным присутствием где-то в сторонке, а была вполне сопоставима с ролью ее мужа, поскольку они вместе осваивали эту терра инкогнита и творили историю медицины.

Аня никому не признавалась, но она с тоской ждала тех, раз от разу все более быстротечных, минут, когда Адам становился самим собой. Это было похоже на кратковременное, минут на пятнадцать, воссоединение с воскресшим. За это воссоединение приходилось платить огромную цену — вновь и вновь испытывать муку, видя, как близкий человек опять «умирает».

Прескот Мейсон трудился не покладая рук. Общаясь с выдающимися учеными по всей стране, в том числе нобелевскими лауреатами, Мейсон поверял им страшную тайну — что Адам Куперсмит умирает.

Конечно, говорил он, в свое время Адам бы наверняка получил Нобелевскую. Но, пожалуй, самое жестокое правило нобелевского регламента заключается в том, что премию могут присудить только ученому, который на момент голосования жив — а если, по жестокой иронии судьбы, новоиспеченный лауреат через секунду после счастливого известия умирает на радостях, то премия вручается его вдове.

К весне Мейсон существенно продвинулся в своих усилиях. Он добился того, что в Стокгольм по факсу или почтой ушли почти сорок «предложений» конгрессменов и без малого двадцать рекомендаций из научного мира.

Если не считать работы, Аня все время неотступно находилась при муже. Время от времени она сажала его в машину и везла в лабораторию, чтобы, растерянного и потерявшего ориентацию, быстро провести по коридорам, где он мог хотя бы ответить на приветствия коллег.

Раньше Адам терпеть не мог стеклянной стенки своего кабинета. Теперь она себя оправдывала — позволяла сотрудникам убедиться, что босс на месте, «на работе». Аня усаживала его за его необъятный стол и следила, чтобы в руках он все время держал книгу или журнал. Сотрудников она к нему, естественно, не подпускала.

Однако, привычные со всеми проблемами бежать к шефу, сослуживцы начали роптать, сочтя, что Аня узурпирует его власть. Она брала у них из рук отчеты и обещала, что непременно передаст профессору, он вечером посмотрит, а наутро они узнают его мнение.

С какой стати, думали все, она столько на себя берет?

Аня понимала, что ее недолюбливают. Но это ее не пугало. Это была лишь малая плата, главное, что пока ее план срабатывал.

При каждой возможности она бежала на рабочее место, откуда продолжала поглядывать в сторону Адама, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не прорвался к нему, минуя кордоны.

Время шло. Адама все чаще приходилось лишать атрибутов и радостей «взрослой» жизни. Поскольку Терри работал только несколько часов в день, то стали учащаться случаи, когда Адам в прострации шел в гараж и рвался куда-то ехать.

Прав у него давно не было — теперь пришлось отобрать и ключи. Поначалу Адам страшно злился и обижался. Потом, по мере того как сознание его все более затуманивалось, он практически перестал замечать посягательства на свою независимость.

В конце концов Ане ничего не осталось, как прибегнуть к самым сильным успокоительным. Теперь они приезжали в лабораторию в полночь, часа три-четыре Аня занималась делом, а Адам сидел у себя в кабинете, уставившись на экран электронной няньки — жена давно привезла сюда портативный телевизор.

В это время суток в лаборатории, как правило, почти никого не было. Аня выбирала момент, когда двое или трое полуночников выходили перекусить, надевала на Адама пальто и быстро вела в машину. Однако она понимала, что долго так продолжаться не может.

Состояние Адама ухудшалось. Однажды ей даже пришлось просить Терри задержаться и побыть с ним, пока она съездит по делам в лабораторию — уж слишком сильно Адам был возбужден.

Она ждала лифта, чтобы ехать домой, и тут ее окликнул Карло Пизани, венецианский любимец бостонских женщин, которого когда-то сам Адам и пригласил на работу.

— Приветствую, — ответила она. — Как продвигается работа?

— Вам ли не знать, — иронично ответил тот. — Вы же сами мне отзыв давали.

— Ну, — заволновалась Аня, — насколько я слышала, тема весьма увлекательная. Адам мне немного рассказал.

— Аня, я вас умоляю, — возмутился итальянец, — не надо меня за идиота держать. Не он вам, а вы ему «немного рассказали». — Он выдержал паузу и объявил: — Думаю, нам с вами есть о чем поговорить. — По его тону можно было понять, что он в курсе дела, но насколько — вот вопрос.

— Ну конечно, Карло, — смешалась она. — В любое удобное для вас время.

— Лучше сейчас, — настаивал итальянец.

— В такой час?

— Это уже давно пора обсудить. Я хочу знать, почему вы не поставили меня в известность.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — в панике ответила она.

— Мне вы могли бы довериться, — не унимался он. — Если бы вы это сделали, дело не зашло бы так далеко. Я уважаю вас как ученого. Мы могли бы вести совместный проект.

Она развела руками, не находя слов.

— Но поскольку вы никого в свою жизнь и близко не подпускаете, мне пришлось прибегнуть к крайним мерам. — С оттенком самодовольства итальянец продолжал: — Вчера я почти два часа прождал в туалете, в расчете, что он зайдет туда, перед тем как ехать домой. И он зашел.

Все еще силясь сохранить самообладание, Аня с невозмутимым видом спросила:

— Да? И что он вам сказал?

— А говорить и не нужно было. Его поведение говорило само за себя. — Пизани вдруг страстно воскликнул: — Когда я это увидел, я чуть не закричал. Блестящий, великолепный ученый — и настолько потерял связь с действительностью, что не мог попасть в писсуар.