Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

И снова Андрей возвращается к своей обиде:

– Просто не было никогда такого, чтобы кто-то со мной работал однажды, а потом работать больше не захотел… кроме Рерберга… которого я просто выгнал со своей картины… И, скажем, кроме Калашникова, который убежал от нас в испуге, почувствовав, что… ну, так сказать, что его ждут неприятности на этой картине, поскольку съемки «Сталкера» затягивались и прочее и прочее… (речь шла о том времени, когда трагически приостановилась работа над первым «Сталкером» и были еще не совсем ясны дальнейшие перспективы. – О.С.). В тот момент нас закрыли, и надо было ждать, пока нас снова откроют, начиная всю картину заново. Тогда Калашников просто убежал, даже перестал здороваться со мной в коридоре студии – если видел меня, то просто смывался… Ну, просто струсил, как трусят дети… (Характеристики двух замечательных операторов, Рерберга и Калашникова, безусловно, продиктованы личной обидой Тарковского, потому что в профессиональном отношении он высоко ценил и того и другого. Просто сам Тарковский оказался в атмосфере ощущения лжи и предательства, которая специально культивировалась вокруг него его супругой и которую он, поддаваясь ее наветам, переживал очень болезненно. См. мою книгу «Дневник пионерки». – О.С.)

Может быть, это они сказали Демину? Но они тоже не могли такого сказать: в общем Калашников был со мною вежлив всегда и как-то старался… Ну, а какие актеры могли такое сказать? Какие актеры могли сказать, что я диктатор, что не даю никому слова сказать, что я не требую сопонимания задачи, не объясняю замысла?.. Это такая нелепость! Чтобы писать такие вещи, нужно вовсе не понимать, что такое режиссура. Я тебе скажу, что подобное поведение было бы не просто непрофессиональным, но сплошным хамством. Но у режиссера, в конце концов, существует профессиональная необходимость в общении со своими товарищами и коллегами…

А то, что я сижу без работы по пять лет?.. Это тоже, наверное, из-за моего плохого характера? Иначе зачем это Демину заводить разговор о моем трудном характере, а? Да с ним-то самим я вообще никогда в жизни двух слов не сказал, чтобы он мог судить о моем плохом характере!

– А вот у Пырьева был совершенно замечательный характер, да? И особенно «замечательный» на съемочной площадке, как широко известно…

– Вот именно у Пырьева был тот «замечательный» характер, который не помешал ему стать народным артистом СССР, вся грудь в орденах… Быть директором студии. У него был «замечательный» характер, когда он снимал штаны и мочился посреди главной площади в городе… После этого еще была статья в «Правде», как сейчас помню… Вот это был «замечательный» и «чудесный» характер! «Наш» человек! Советский! Простой!

– …Непосредственный…

– И матом обкладывал массовку! После чего и было отправлено это письмо в «Правду»!.. Вот так, видно, надо! Тогда все будут говорить, что ты молодец! Ведь что удивляет в статье Демина? Этакая расхлябанность… Знаешь? Такая… Все как бы можно так написать: цитаты, кавычки, то есть якобы ему Тарковский что-то сказал… И создается такое впечатление, что он меня почему-то по плечу похлопывает, что он вроде бы хорошо меня знает: уж я-то, мол, его знаю… ну а как же? Будто бы вот он, как сейчас помнит: подошел ко мне Тарковский на «Мосфильме» и сказал, что «талантливому человеку не надо ничего разжевывать»… Но когда я говорил такие пошлости? «Талантливому человеку»?.. Я вообще таких слов не употребляю – «ТАЛАНТЛИВЫЙ»!..

А дальше мы продолжали разговор, спровоцированный не только статьей Демина, но самым первым просмотром «Ностальгии»…

И в дальнейшей беседе со мной после просмотра «Ностальгии»

– Нет, ты понимаешь, как они боятся, что отпустили меня? Прямо-таки не знают, чего от меня ожидать… Представляешь, в каком они там состоянии? Так вот! А у меня такое впечатление, что они сейчас за эту картину должны мне дать Ленинскую премию. Но вышло все это вовсе не потому, что я хотел сделать картину такой, какой она получилась… Я хотел сделать свою картину, независимую от них, безо всякого заказа, без ничего… ты понимаешь меня? Ну, как, впрочем, всегда…

Но получилось так, что позиции наши… нет, не позиции наши совпали, но результат в виде готовой картины оказался для меня самого неожиданным… Но для них… Для них это, по-моему, что-то вроде осуществленной мечты: вот если они хотели получить правдивую картину о том, как чувствует себя советский, русский человек за границей, тогда вот они ее и получили. Картину о том, что нам там жить нельзя, что там наш человек умирает от ностальгии. И единственно, с кем там может общаться наш герой – это Доменико… А кто это?.. Ну, как тебе сказать?.. А? Тыс этим согласна?

– Да (тихо).

– Или не согласна?

– Согласна!

– И этот человек ЕДИНСТВЕННЫЙ! Горчаков может общаться только с этим несчастным Доменико, с сумасшедшим, который чувствует себя таким же неустроенным и тоже мучается таким же образом, понимаешь? Хотелось бы очень, чтобы именно это понимали и знали в Москве. Вот о чем следует тебе поговорить по телефону с родными и друзьями, а слухи разносятся быстро. То есть это первое, что тебе надо сказать, как «там», так и «не там» – совершенно неважно. А второе: хотелось бы сообщить в Москву, что у меня и здесь возник конфликт с оценкой картины. Ну, конечно, не такой конфликт, как бывало с Ермашом по поводу оценки картины в целом или в связи с ее идеологическим звучанием, но все-таки они здесь не очень довольны вот такой картиной…

– То есть вашим видением Италии, насколько я понимаю? Были озадачены в первый момент неожиданным для них образом «мрачной» Италии, который читается с экрана? Ну ладно, Андрей. Я все поняла и все, что смогу, скажу…

– Да, и чем скорее, тем лучше…

– Тогда я могу хоть сейчас заказать Москву и поговорить пока что с отцом…

– Я уже заказал, но пока не дают…

– Скажу ему так: вот только что смотрела картину и нахожусь под первым впечатлением. Все прошло блистательно… и прочие подробности… А папа, конечно, сообразит, что этот наш разговор следует запустить в нужные круги, где что-то решается…

– Ну, то, что он сделает в этой ситуации, ясно…

– А я скажу: «Пап, послушай, не могу молчать… вот я только что видела картину Тарковского…»

– Ну, про картину ты расскажешь. А теперь так, Ольга: у меня такое впечатление, что нужно как можно скорее написать еще одну главу для книжки или две главы, если у нас будут письма – Лариса! – зрительские…

Обращение к Ларисе означало, что она ответственна за переправку в Италию из Москвы нужных