Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. На этот вопрос ответ очень прост. Довженко объяснил мне, что фильм не замыкается параметрами схем и рецептами, а так же сложен, как сама жизнь. И как сама жизнь, прост, если это возможно.
4. Больше всего я люблю (и это единственное, что мне нравится у Довженко) – «Земля» и «Щорс».
То, что снимает Ю.И. Солнцева, не имеет никакого отношения к творчеству Александра Довженко. Гения продолжить нельзя. Нельзя его и дополнить, нельзя и развить.
А. Тарковский
С Тарковским на Западе
«Ностальгия»
4 апреля 1982 года Андрею Тарковскому исполнялось 50 лет. Через несколько дней он собирался лететь в Италию на съемки «Ностальгии» – наконец-то командировка его была решена и подписана… Тарковский уже давно привык, что в «родном отечестве» пресса не баловала его вниманием, и все-таки снова был глубоко оскорблен: даже теперь, вопреки принятой и предписанной традиции печатно поздравлять всякого сколько-нибудь известного юбиляра, он не удостоился ни одной юбилейной строки…
Казалось бы, «что ему Гекуба»? Однако всякий раз Андрей снова с болезненным непониманием воспринимал новую попытку вершителей его судьбы исключить его из контекста развития советского искусства, не заметить и замолчать…
Сегодня проще всего сказать, что Тарковского мучило только начальство, уже отставленное сегодня от дел и погребенное в прошлом. Если бы все было так исчерпывающе просто… Но как тогда расценить тот факт, что в одиозно известном обсуждении «Зеркала», организованном Госкино совместно с Союзом кинематографистов и опубликованном потом в «Искусстве кино», послушно приняли участие и нелицеприятно высказались о фильме почти все ведущие кинематографисты, назвавшие фильм этически сомнительным и путаным по форме? Как объяснить, что еще раньше, после первого широкого просмотра «Рублева» на студии, никто не подошел к Тарковскому пожать руку и поддержать его одобряющим словом? Да мало ли что еще требовало своих объяснений?
Во всех своих бедах многих лет Тарковский справедливо винил председателя Госкино Ф. Ермаша. Но всегда ценил помощь тогдашнего генерального директора «Мосфильма» Сизова, пытавшегося, так или иначе, помогать ему вопреки всем наветам.
Так кто же собрался тогда, как потом показало время, за последним, праздничным столом на Мосфильмовской, который всегда была мастерицей сооружать его жена? Могу сказать, что кроме семейных друзей рядом с Андреем сидели политический обозреватель «Известий» Кондрашев и заведующий сектором культуры Шишлин, то есть те, кого называли «номенклатурой», но которых Андрей привычно и доверительно дружески называл «Стасиком» и «Колей». Еще бы! Нет никаких сомнений, что без деятельного участия Шишлина, лично поручившегося в конце концов за лояльное поведение Тарковского в Италии и благополучное возвращение домой, не было бы никаких съемок «Ностальгии», снова и снова обсуждавшихся «в верхах»… Да и вообще, думаю, трудно переоценить доброе участие ныне покойного «Коли» в судьбе Тарковского, как я понимаю, расплатившегося своей карьерой за ощетинившегося «невозвращенца»…
Так или иначе, но 50-летний юбилей Тарковского был грустным. На соседней улице умирал его любимый актер Толя Солоницын, которого он собирался снимать в «Ностальгии», а впереди ожидали новые испытания иным, западным менталитетом. Но самое главное, что вокруг самого Андрея в его отечестве ощутимо воцарялось к этому моменту пустынное пространство.
Впрочем, те пятнадцать лет, которые я наблюдала Тарковского в Москве, он вообще был склонен жить весьма уединенно, подчеркнуто не сливаясь со своими коллегами, избегая популярных в артистической среде салонов и злачных мест… Презирал Дом кино… Брезгливо морщился при упоминании о своеобразной «домкиношной» и «аэропортовской» публике, законодателях художественной моды…
И до поры до времени – пока ему не отказали в Союзе кинематографистов в получении путевки после перенесенного им инфаркта в один из домов творчества – не мыслил себе отдыхать или работать в таких обкатанных публичных местах. Можно с уверенностью сказать, что Андрей сторонился всякой общественной «тусовки» (как ужаснулся бы он этому слову!), был малодоступен, не умел и не хотел завести связи с теми пустыми поклонниками, которые могли бы «шуметь», создавая вокруг него «волну» тех почитателей, что требовали бы громко «примечать» каждое его слово…
Помню, например, как Тарковский в элегантном строгом костюме появился вдруг на съезде кинематографистов, проходившем в Кремле. Он собирался выступать. Ему не дали слова. Будто бы так и было нужно. Мы сидели рядом с ним, и он, как обычно, язвительно улыбался, передергивая плечами и искренне недоумевая по поводу всего происходящего, зализывая таким образом в очередной раз свою рану. При этом, думаете, ему кто-нибудь из «своих» рукоплескал в кулуарах, шептал на ушко нежное словцо, как это случалось с другими? Ничуть не бывало. Все было тихо. Аишь отдельные знакомые время от времени бросали обычные приветствия, а еще чаще просто вскидывали на него любопытствующий взгляд, удивленные его присутствием. Не стяжал он также лавров диссидента.
Почему сегодня мне все это вспоминается? Наверное, для того чтобы сохранить для будущих исследователей ту реальную и правдивую ситуацию вокруг Тарковского, которую мне удалось наблюдать и хотелось бы снова о ней свидетельствовать. Травили всем кагалом! Но это время еще не стало объектом беспристрастной истории, хотя действующие лица той исторической драмы один за другим покидают подмостки сцены своей жизни… Успев даже, порой, обозначиться друзьями Тарковского…
А еще я снова подумала обо всем этом, наткнувшись в своем архиве на одну из магнитофонных пленок, которая напомнила мне о не выполненном когда-то обещании, данном Тарковскому. Речь идет о том, что уже год спустя после своего юбилея, когда он был уже в Риме, в канун конкурсного показа «Ностальгии» в Канне, он неожиданно для себя получил вдруг сильно запоздавшую ту самую юбилейную статью, опубликованную в журнале «Советский фильм», которую он так и не дождался в Москве… Нужно объяснить современному читателю, что «Советский фильм» издавался «Совэкспортфильмом»(!) на нескольких языках, не продавался в открытых киосках и был предназначен главным образом для иностранного читателя.
Соответственно Тарковский сразу понял, находясь в Риме, отчего год спустя возникло вдруг такое «показательное» внимание к его персоне. Культурная политика не отличалась большой тонкостью, протягивая Андрею тот «кусочек сыра», который мог сладостно поманить Андрея поскорее вернуться туда, где его так ждут и помнят! Но просчитались, выбрав для написания статьи совсем не того автора. Тарковский был просто оскорблен, прочитав имя Виктора Дёмина, который прежде не только не жаловал его творчество, но откровенно поносил «Зеркало» с трибуны Белого зала Дома кино тогда, когда картина оказалась фактически под запретом, когда из книг, готовых к печати (как это произошло с книгой
