Руны судьбы (Осенний Лис - 5) - Дмитрий Скирюк

- О, да! - в голосе травника послышалась неприкрытая насмешка. - И я даже знаю, где бы ты хотел его продолжить... Как, ты сказал, твоё имя?

- Меня зовут Себастьян.

- Ты иезуит?

- Доминиканец.

- Пёс Господень, - тихо, будто про себя отметил травник; голос едва заметно дрогнул. - Так вот, монах, - продолжил он уже громче. - Бог - это совсем не то, что ты думаешь. Святым отцом зовёшься ты, брат Себастьян, но в тебе нет ничего святого. Злом нельзя творить добро, как нельзя мучить ребёнка. Для меня добро - это добро и ни что иное прочее. Неправое дело творят только неправые люди. Ты творишь зло во имя Божие. Так почему я должен тебе верить? "Отойди от меня, творящий беззаконие". [Матфей 7.23]

- Кто ты такой, ничтожный, чтоб судить Его дела? - возразил голос за дверью. - Было сказано: "Что высоко у людей, то мерзость перед богом" [Лука 16-15] и ещё: "Вынь прежде бревно из твоего глаза". [Лука 6:42]

- "Не может древо доброе приносить плоды худые, ни древо худое приносить плоды добрые", [Матфей 7:18] - мгновенно отозвался травник. - "По плодам их узнаете их". [Матфей 7:16] Плоды твоих трудов, монах, висят по всей стране.

Пальцы его двигались с лихорадочной быстротой, иголка так и мелькала в руках; он уже несколько раз глубоко укололся, меховое брюхо волынки покрыли кровавые пятна. Это было странно и нелепо, всё, что здесь сейчас происходило: этот дом, Жуга, латающий волынку, голоса солдат за дверью... Травник словно бы нарочно дразнил гусей и увязал всё глубже в этой ужасающей полемике. Он как будто принял какое-то решение, для него очень важное, и теперь с твердолобостью горца двигался к этой неведомой цели. Ход мыслей Золтана не поспевал за ним; зачем Жуга всё это делает, было ему совершенно непонятно. Однако отвертеться им троим теперь не удалось бы при всём желании.

А впрочем, вдруг подумалось ему, так и так - не удалось бы.

- Кто имеет уши слышать, да слышит, - продолжил между тем свои увещевания брат Себастьян. - Я вижу, ты знаком с Писанием. Тогда ты понимаешь, что сам вынуждаешь меня идти на жестокость. "Почему вы не понимаете речи моей?" - вопрошал иудеев Иисус, и отвечал же им так: "Потому что не можете слышать слова Моего". [Иоанн 8.43] Если человек стал глух душой ко слову Божию, то что могу поделать я? Ведь сказано: "Если же раб тот, будучи зол, скажет в сердце своём: "Не скоро придёт господин мой", и начнёт бить товарищей своих и есть и пить с пьяницами, - то придёт господин раба того в тот день, в который он не ожидает, и в час, в который он не думает, и рассечёт его, и подвергнет его одной участи с лицемерами; там будет плач и скрежет зубовный." [Матфей 24.48-51]

- Это только вы видите в своей пастве рабов, а вовсе не бог, священник, - ответил на это Лис. - Он звал своих прихожан, тех, кого он учил, друзьями: "Вы друзья мои, я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его". [Иоанн 15.14-15] Вы учитесь, так почему вы всё ещё рабы?

- Что же тогда свято для тебя, если не бог?

- Жизнь, - сказал Жуга, в который раз осматривая волынку. - А для тебя, похоже, смерть.

- Спасение души важнее смерти, - возразил ему монах. - Мы не просто пастыри, мы врачи, хирурги. Та боль, которой ты меня так попрекаешь, исцеляющая боль. Бо сказано: "Сберёгший душу свою, потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её". [Матфей 10.39]

- Ну да, монах, ну да. А смерть - важнее жизни. Ergo: чтобы спасти человека, надо прежде убить человека. Ты говоришь: "chirurgus sum", [Я врач (лат.)] но за ножом хирурга следует выздоровление. А за твоим - что?

- Мы врачуем души... - начал было монах.

- ...и уничтожаете тела, - безжалостно закончил травник. - Не говори такие вещи лекарю, монах. Смерть - это совсем не то, что ты о ней думаешь. Я знаю её слишком хорошо, я столько жизней вырвал из её клешней, что она меня уже, наверно, ненавидит. Убивая, ты никого не спасёшь. Себастьян?

- Что?

- Нам нипочём друг друга не переубедить. Твой бог - это не мой бог. Тот бог, каким ты его себе представляешь, в моём понимании - мой злейший враг.

За дверью долго молчали.

- Я не знал, что всё зашло так далеко, что ты так глубоко увяз в трясине зла, - сказал, наконец, отец

Себастьян. Голос его был полон горечи. - Его величество король милостив. Ты ещё мог бы получить прощение.

- Я не слыхал ещё, чтобы король кого-нибудь простил, - отрывисто бросил травник. - Он слишком любит нас, простых фламандцев, чтобы просто так отказываться от наших денег и от нашего имущества. Да и вашему святому братству ведь тоже кое-что перепадёт, не так ли?

- Ты хуже мавра и иудея. Мне не придётся долго доказывать твою вину, несчастный еретик. Молись, чтобы тебя сожгли, как можно скорее... Ломайте дверь.

На дверь, и без того сегодня пострадавшую, опять обрушились тяжёлые удары. Петли ощутимо поддались, и даже стол немного сдвинулся. Похоже, что нападавшие и в самом деле где-то нашли бревно. Золтан с беспокойством снова покосился на Жугу.

- Она устоит? - спросил он.

- Не знаю, - травник покачал головой, прикрыл глаза и повёл перед собою открытой ладонью, как будто ощупывал невидимую стену. Покачал головой: - Теперь - уже не знаю. Похоже, что щит оказался не так крепок, как я думал. Или...

Он опять сосредоточился и вновь пощупал воздух.

- Или - что? - переспросил его Хагг.

- Или мне кто-то мешает, - отрезал травник. - Кто-то ставит встречное заклятие. Но сейчас не об этом забота. Вино ещё осталось?

- Да... Но при чём тут...

- Налей мне.

- В кружку?

- Ну не в поднос же!

- Шайтан тебя знает... - Золтан подчинился. - Дальше что?

- Дай сюда.

Из-за грохота им приходилось постоянно перекрикивать друг дружку. Фриц оказался где-то между ними и теперь со всё возраставшим нетерпением и беспокойством ждал, что будет дальше.

Травник тем временем отложил заштопанную волынку. Зачем-то вдруг ему понадобилась тряпка. Он потянул к себе лежащий рядом свёрток мальчишки, подивился его непонятной тяжести, распеленал Вервольфа и повертел его в руках.

- Что тут у нас? - пробормотал он. - Стилет? - и покосился на Фрица. Тот отвёл глаза. - Парень, ты что, собирался кого-то убить? Эй, погоди-ка... А клинок-то знакомый. Где я мог его видеть? Точно! - он хлопнул себя по лбу. - На том постоялом дворе! Значит, это ты и был тем мальчишкой, которого они тогда поймали?

- Я, - Фриц не видел смысла отпираться. - Я в чулане сидел. Только я не убивал. Это Шнырь его ударил, а не я!

- Ладно, ладно, верю. А теперь сиди тихо и не мешай. Понял?

Он тронул пальцем остриё, кивнул: "Сгодится", протёр, как следует, поднос и принялся выцарапывать что-то на помятом олове. Остриё мизерикорда мерзостно заскрежетало. Фриц подлез было поближе, но Жуга подзатыльником отогнал его прочь и погрозил вслед кулаком. Дорисовал последнюю закорючку, затем установил на подносе подсвечник, а в подсвечнике - свечу, зажёг их от камина и оставил всё это стоять на столе. Сгрёб со стола остатки курицы, размял их в кулаке, как глину, и натёр все дудочки волынки жиром, потом набрал в рот вина и обрызгал кожаный мешок со всех сторон.