Девять месяцев до убийства - Эллери Куин

Халькис сумел замести следы своего преступления, его поразил сердечный приступ. Его ослабленный организм не вынес волнений предшествующих дней.

— Да, но… — начал было Сампсон.

Эллери усмехнулся:

— Я уже догадываюсь, о чем вы хотите спросить меня. Если Халькис умер вскоре после того, как убил Гримшо, кто же тогда после его похорон поместил в гроб труп Гримшо?

Без сомнения, здесь на сцену выходит какой-то третий человек — тот, кто обнаружил труп Гримшо и решил, что гроб Халькиса будет великолепнейшим местом, где его можно спрятать. Почему этот неизвестный гробокопатель не оповестил полицию о своей находке — почему он сплавил ее втихомолку? Потому что хотел от живых и мертвых из дома Халькисов отвратить дальнейшие несчастья и похоронить все это дело в буквальном смысле слова. Частностей мы здесь касаться не будем. Этой третьей личностью, которая великолепнейшим образом вписывается в нашу теорию, является человек, который снял деньги со своего банковского счета и исчез, в тот момент, когда ему приказали постоянно быть в пределах досягаемости. Человек, который уклонился от участия в неожиданной эксгумации, ибо опасался, что его нервы не выдержат такого, и он выдаст себя. Я имею в виду Аллана Чейни, племянника Джорджа Халькиса. — С улыбкой, не свободной от тщеславия, Эллери заключил: — Думаю, господа, что как только мы найдем Чейни, дело будет окончательно раскрыто.

Во второй раз, с тех пор как Эллери начал свой доклад, подал голос инспектор:

— Но кто украл завещание из сейфа? Это был Чейни?

— Скорее всего, нет, — ответил Эллери. — Самый весомый повод для кражи завещания был у Гильберта Слоуна. Он единственный пострадал от его изменения. А кража документа, которую осуществил Слоун, не имела ничего общего с тем преступлением. Впрочем, у нас нет никаких доказательств того, что это сделал Слоун.

Сампсона уже заботило другое.

— Но как вы объясните вечерние визиты в отель к Гримшо — накануне его убийства?

Эллери сделал широкий жест:

— Суета сует и всяческая суета, Сампсон. Они не имеют совершенно никакого значения. Видите ли, Гримшо…

Постучали. На цыпочках вошел детектив Джонсон, неслышно проскользнул к инспектору и шепнул:

— Там, за дверью, мисс Бретт, шеф… Она настаивает, чтобы ее впустили.

— Она хочет видеть меня?

Джонсон сказал извиняющимся тоном:

— Она хотела бы поговорить с мистером Эллери Квином, шеф…

— Впустите ее.

Джонсон открыл дверь, и мужчины встали, приветствуя даму. Сегодня Джоан выглядела особенно экстравагантно, но под глазами у нее были тени, и она слегка пошатывалась, когда переступала через порог.

— Вы хотели бы поговорить с мистером Квином? — сварливо спросил инбйектор. — Как видите, у нас совещание.

— Я думаю, это очень важно, инспектор…

Эллери поспешил вмешаться:

— У нее есть известия от Чейни!

Она покачала головой. Эллери наморщил лоб.

— Простите, мисс Бретт. Позвольте представить вам: мистер Нокс, мистер Сампсон…

Прокурор кивнул, а Нокс заметил:

— Уже имел удовольствие….

Воцарилось неловкое молчание. Эллери предложил даме стул.

— Я не знаю, как это объяснить, — начала Джоан, нервно теребя свои перчатки. — Может, вы посчитаете, что все это просто глупости, мне и самой сейчас кажется невероятным, что я…

Эллери сказал ободряюще:

— Вы обнаружили что-то новое, мисс Бретт? Или вы что-нибудь вспомнили и теперь хотите сообщить нам?

— Да. Я имею в виду… я забыла рассказать кое-что, — она говорила тоненьким детским голоском, который так отличался от ее прежнего, самоуверенного тона, — кое-что о чайных чашках.

— О чайных чашках! — вырвалось у Эллери.

— Вот именно! В тот день, когда я откатила сервировочный столик с посудой от письменного стола в нишу — я припоминаю сейчас — с чашками все обстояло иначе. Вы обнаружили три использованных чашки, когда обследовали посуду… А мне вдруг вспомнилось, что днем после похорон, когда я отодвигала столик в сторону, на нем стояла лишь одна использованная чашка…

Эллери так и подпрыгнул. Все его ликование мигом улетучилось, вокруг рта вырисовались глубокие морщины.

— Подумайте еще раз, уверены ли вы в точности своих показаний? — проговорил он хмуро. — От ваших слов зависит теперь все. Значит, вы утверждаете, что во вторник на подносе стояли две чистые чашки и одна — со следами от чая?

— Вот именно. На этот раз я вполне уверена. Я точно помню, что в использованной чашке остался чай, а вся остальная посуда явно была нетронутой.

— Значит, это было уже после смерти Халькиса?

— Разумеется, — вздохнула Джоан. — И не то что после его смерти, а даже после его похорон — во вторник, как я уже сказала.

— Я бесконечно благодарен вам, мисс Бретт, — тихо признался Эллери. — Вы уберегли нас от непоправимой ошибки… А сейчас я попросил бы вас уйти…

Джоан встала и молча пошла к двери. Джонсон последовал за ней и закрыл дверь снаружи.

Сампсон был первым, кто снова обрел дар речи.

— М-да, мой мальчик, — произнес он, впрочем, не без теплоты в голосе. — Вот так прокол… Но вам не стоит принимать все это близко к сердцу, Эллери. Все мы порой допускаем ошибки. Даже если все и оказалось не так, ваша версия была блестящей.

Эллери устало отмахнулся.

— Говорите ошибка, Сампсон? Да это просто непростительное легкомыслие! Это ж надо! Надо просто отвесить мне пинка, как собачонке…

Джеймс Дж. Нокс выпрямился во весь свой рост и с усмешкой поглядел на Эллери.

— Ваше объяснение хромает сразу на обе ноги, мистер Квин.

— Я знаю, мистер Нокс, я знаю, — простонал Эллери. — Вам ни к чему лишний раз тыкать меня носом.

— Вы должны понять, молодой человек, — сказал биржевой король, — что без промахов не бывает и успеха. Вся ваша версия основывалась на чайных чашках. Придумано было тонко, но пришла мисс Бретт и разрушила все одним махом. И теперь вы уже не можете исходить из того, что у Халькиса в кабинете были лишь двое. Основываясь исключительно на исследовании чашек, вы пришли к выводу, что в тот вечер встречались только Халькис и Гримшо, и не было никого третьего.

— Это верно, — опечаленно согласился Эллери, — но вот…

— Это неверно, — возразил Нокс своим мягким голосом. — Потому что третий и в самом деле был. Это я могу доказать непосредственно, не прибегая к окольным путям.

— Как это? — Эллери отказывался что-либо понимать. — Как это, сэр? Как вы это докажете? Что вам известно?

Нокс хихикнул.

— Я знаю это совершенно точно, — сказал он, — потому что третьим человеком был я,

16

Инспектор вдруг оказался на высоте. Он буквально открыл по Ноксу беглый огонь вопросов: что произошло в ту ночь? как Нокс попал в одну компанию с Гримшо? что все это должно означать?

Нокс дал следующее объяснение.

Примерно три года назад Халькис сделал миллионеру, который считался его лучшим клиентом, уникальное предложение: Халькис заверил, что он обладает картиной небывалой ценности и готов продать ее Ноксу при одном условии — что тот никогда не будет выставлять ее. Нокс был осторожен. К чему эта таинственность?

Халькис вошел к нему в доверие и при этом изображал из себя, достаточно убедительно, безупречно честного человека. Картина, как он сказал, привезена из коллекции музея Виктории, из Лондона. Она оценена музеем в миллион долларов.

— Миллион долларов, мистер Нокс? — изумился прокурор. — Я, правда, не особо много понимаю в торговле картинами, но мне кажется, что это небывалая цена даже для произведения мастера.

По губам Нокса пробежала усмешка.

— За произведение этого мастера, Сампсон, миллион— не слишком высокая цена. Речь шла о картине Леонардо.

— Леонардо да Винчи?

— Да.

— Но мне кажется, что все его великие произведения давным-давно известны.

— Этого нельзя сказать наверняка. Во всяком случае, та картина, о которой идет речь, была обнаружена музеем Виктории лишь десять лет назад. Это эскиз маслом фресок в Палаццо Веккио во Флоренции, который Леонардо не закончил. Музей Виктории назвал свою драгоценную находку фрагментом из «Битвы за штандарт». Новая картина Леонардо — можете поверить мне на слово — была такова, что за нее не жаль было заплатить миллион долларов. Понятное дело, я потребовал от Халькиса точных сведений о том, как он оказался обладателем столь уникального произведения. Я что-то не слышал, чтобы эту картину выставляли на продажу. Халькис ограничился неопределенными выражениями. Он заявил мне, что по поручению музея ищет американского покупателя. Как он сказал, музей якобы настаивал на том, чтобы сделка не стала достоянием общественности, ибо в противном случае газеты поднимут целую бурю протеста. То было просто чудесное произведение. Когда он показал его мне, я не смог долго устоять против искушения. Я купил его за семьсот пятьдесят тысяч долларов.