Современный румынский детектив [Антология] - Штефан Мариан

— Стало быть, это тонкий намек и тебе предлагают занять освободившееся место. Но умоляю тебя не поддаваться соблазну. Эта мучительница своими прихотями доводит мужчин до ручки. Бедняги не выдерживают и кончают с собой. Вот так и освобождаются места.

За игорным столом женский голос возмущенно закричал:

— Да иди ты к черту! Не нуждаюсь я в твоих советах! Лучше почеши мне спинку или, на худой конец, ущипни пониже, если уж не терпится, но, ради бога, избавь меня от советов!

Хилый плешивый субъект, очевидно, предпринял робкую попытку последовать столь пикантному предложению, но так неумело, что получил очередную взбучку:

— Да будь же ты посмелее! И не садись больше играть со мной, ты ничего не понимаешь в бридже!

Эта бойкая бабенка была «болваном», который великолепно справился бы и с ролью мудреца.

— Потанцуем? — потянула меня за руку чертовка, Я слетел со своей жердочки и предложил ей руку.

— Будь осторожен, начинает заманивать тебя в свои сети, — шепотом предупредил меня бармен.

— А кто она? Резидент подпольной ассоциации любовников? Резидентша невозмутимо рассматривала свои длинные острые ноготки.

— Ты не знаешь ее, — тоскливо пробормотал бармен. — Впрочем, мне жалко тебя до слез.

— Но что она мне сделает?

На его губах появилась снисходительная усмешка — он мне сочувствовал.

— Что она тебе сделает? Всевозможные гадости, вот что. Заставит сыпать на ее тело горячие угли, засеять поле орхидеями, лежать на ковре из терновника и тэ дэ. Но это все цветочки, когда же она…

— Жулики! — заорал вдруг один из картежников.

Не успев закончить фразу, бармен так и остался стоять с открытым ртом, зиявшим, словно глубокий колодец, в котором утопилась деревенская дурочка. Он собирался добавить еще кое-что, но я отвлекся, ибо на сцене появился великий актер.

Это был красивый, статный мужчина в элегантном смокинге и такой высокий, что казалось, будто он не идет, а парит. Он внушал к себе такое доверие, что любой тяжелобольной сам бы прыгнул к нему под нож, позабыв про анестезию, а главное — про то, что этот тип не имеет ни малейшего отношения к медицине. Только такой образец совершенства мог завоевать сердце ангельски чистой Рафаэлы Манафу и подчинить ее своему влиянию. Уникальная личность. Такие, как он, виртуозно отплясывают чардаш, одновременно решая уравнение с тремя неизвестными и декламируя сонет эпохи Возрождения. Подчиняясь древнему инстинкту повиновения, женщины перед такими, как он, сами спешат раздеться, не заставляя себя упрашивать.

— Ну, ты идешь? — переспросила чертовочка, которой, как видно, надоело любоваться своими ногтями.

Мы смешались с толпой, перешедшей к более мирным танцам. В оргии огней все чаще доминировал крававо-красный цвет. Резидентша ассоциации любовников погрузилась в мои объятия и, вздохнув, прижала головку к моей груди.

Я старался не потерять из виду именинника, который стоял у карточного стола, наблюдая, как берет взятки любительница щипков и взбучек.

Сквозь толпу танцующих, закатив глаза и вытянув вперед руки, медленно прошествовала женщина, очевидно впавшая в глубокий транс. На лице ее читалось сильное раздражение, возможно, даже по поводу собственного существования. Танцующие расступались, освобождая ей дорогу. Странная женщина вышла в раскрытую дверь и исчезла в темноте. От нее веяло мертвенным холодом, как от покойника.

— Как это? — поинтересовался я у своей партнерши.

Она проявляла признаки усталости, давая понять, что мне следует взять ее на руки.

— Вряд ли ты сможешь с ней договориться. Она впала в это состояние после землетрясения и больше не занимается любовью: теряет сознание от страха, когда кто-нибудь наваливается на нее.

С суровостью, достойной командира карательных отрядов, Амфитрион прошествовал сквозь толпу танцующих в соседнюю комнату и присоединился к группке, шумно разглагольствовавшей об искусстве. Я наблюдал за ним в зеркало, занимавшее целую стену. До нас долетали обрывки фраз. Так, отчаянно жестикулировавший мужчина заявил:

— Слишком много времени потрачено на познание прекрасного. Настало время сказать свое слово.

Тяжела жизнь художника! Тотчас же какая-то женщина съязвила:

— Ах вот почему твои натурщицы с недавнего времени жалуются, что не видят от тебя ничего, кроме слов! Бедняжки, они-то рассчитывали на познание…

Я склонился к уху своей партнерши по танцам, которая заснула на моей груди:

— Бармен что, действительно твой муж?

— А, хвастун!

— Он с такой настойчивостью подчеркивал это. Может, ты забыла?

— О чем?

— Что он твой муж.

— Я его совсем не знаю. Женщина должна по крайней мере переспать с мужчиной, прежде чем сможет утверждать, что знает его.

— Неужели ты поставила себе цель познать всю сильную половину человечества?

— Что это у тебя?

Ее рука скользнула по моей спине и нащупала пистолет. Я почти забыл о нем, настолько привык ощущать его на пояснице.

— Пистолет, — признался я.

— Для чего он тебе?

Казалось, она нимало не удивилась, что танцует с вооруженным мужчиной. Я посочувствовал милиции — тяжкая у них доля! Люди начали забывать о существовании антиобщественных элементов и утратили бдительность. Это и хорошо и плохо. Ибо скоро некому будет бить тревогу.

— Собираюсь кокнуть твоего мужа. Мне кажется, он стоит на пути нашего счастья.

— Опомнись! Мы уже целую вечность вместе! У нас дом в центре… А сколько мебели, — начала она кривляться, — и пуфик, и диван-кровать, и шифоньер…

Я вздрогнул — Паул Арион исчез за бархатной портьерой. Прежде чем задернуть ее за собой, он обвел взглядом комнату. У него был печальный вид.

— А не пропустить ли нам по рюмочке? — предложил я чертовке. — Корчмарь, то бишь твой муж, вероятно, беспокоится.

— Я несколько ночей не являюсь домой, но он отнесся к этому с пониманием. Думаю, он и сейчас будет вести себя достаточно деликатно.

Как нарочно, в баре опять было пусто.

— Хорошо повеселились? — поинтересовался алхимик. — Хочешь пожаловаться мне на него, киска?

— Ты знаешь, что пояс целомудрия мне тесноват, и этот господин, — она махнула рукой в мою сторону, — того же мнения.

— И вы хотели, чтобы я по доброй воле отпустил ее с вами?

— У него пистолет, — заложила она меня.

— Это не страшно. Только, упаси боже, не вздумай ее ранить, — заволновался он.

— Мы только друзья, — успокоил я его.

— По горло я сыт друзьями, что не познаются в беде. Да-да! Сыт по горло.

Его жена дремала, положив голову на стойку бара. Он ласково потрепал ее по волосам, и она благодарно улыбнулась.

— Хватит. Я удаляюсь. Мы хорошо повеселились. С меня довольно.

— Как, уже все? — она приоткрыла глаза.

— Все. Подурачились — и хватит. Сколько же можно потакать твоим капризам? Пошли домой.

Он стянул колпак, чтобы проветрись лысину, и, обогнув бар, подставил жене локоть. Она вцепилась в него, словно грешница в решетку исповедальни.

— Всего хорошего, приятель! Очень рад нашему знакомству. Мы пожали друг другу руки.

— Мое почтение, госпожа! — заорал я на ухо спящей красавице.

— Я не госпожа, — пробурчала она, — а мадама в отеле.

Она хотела еще что-то добавить, но бывший бармен утащил ее.

Я с наслаждением закурил. Лег грудью на стойку, придвинул к себе телефон и просто так, ни на что не надеясь, набрал номер Серены. Хотел услышать ее голос, и больше ничего. Незнакомый мужчина на том конце провода несколько раз настойчиво поинтересовался, кто звонит. Я в замешательстве положил трубку на рычаг. Мою растерянность усугубило возвращение супругов, которые уже успели одеться, экс-жеребец в полной сбруе тоже увязался за ними.

— Приходи к нам завтра на обед, — пригласила меня чертовка.

Все трое улыбнулись мне — бармен протянул свою визитную карточку — и удалились. Прочитав его имя, я вспомнил, что много лет тому назад встречался с ним в институтских коридорах — он считался видным ученым. Говорили, что его жена одна из лучших виолончелисток мира.

Сидя на высоком табурете, я наблюдал за компанией. Большинство явно принадлежало к тому же кругу, что и владелец визитной карточки. Эти люди умели работать, но и знали, как повеселиться от души. Да, жизнь так просто сделать прекрасной!

Погасив сигарету, я с трудом пробрался между танцующими и, никем не замеченный, проскользнул за портьеру — зеленую, как знамя ислама. Очутившись перед массивной обитой дверью, я скромно постучал в нее, но мне не ответили. Тогда я надавил на бронзовую ручку, и дверь слегка подалась. Толкнув посильнее, я переступил порог комнаты.

Серебристый осколок падучей звезды, вставленный в подсвечник из морской раковины, таинственно мерцал в углу. Парчовые шторы чуть заметно колыхались. В открытое окно проникал чистый зимний воздух. Пол был покрыт оранжево-желтым ковром, напоминавшим проржавевшую от осенних слез поляну. В углу стоял клавесин, высохший от тоски по нежным пальчикам. В больших прозрачных чашах среди розовых лепестков плавали золотые рыбки.