Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

— Конечно есть, — ответил Эдгар не отрываясь от коленки малыша. — Города южнее. Там проживают другие народности, и они постоянно спорят между собой за скот, виноградники, лошадей, воздух. Когда они ругаются между собой, шум стоит как в курятнике, куда забралась куница.

— А как они себя называют? Вот эти, например?

Эдгар сказал, но Ева не смогла бы повторить это слово при всём желании. Язык этих смешных людей со странными круглыми лицами и усыпанными коричневыми пятнами носами имел другое строение, а у великана за годы путешествий он, по-видимому, научился принимать любую форму.

На рассвете двинулись дальше и вскоре набрели на небольшой католический храм, одиноко стоящий на вершине холма. Стены его и единственный четырёхугольный шпиль напоминали по цвету и фактуре мокрый песок. Ева загодя решила, что не будет прикасаться к стенам и вообще к чему бы то ни было, чтобы не дай Бог не разрушить хрупкое строение.

Красных братьев нигде не было видно, но они могли скрываться в храме. Он производил впечатление безопасного убежища. Пока церковь увеличивалась в размерах, Ева раздумывала, могут ли внутри поместиться разом четыре-пять лошадей, но, в конце концов, решила, что прятать в церкви животных — неуважение высшей меры. Хотя, вроде бы, Иисус въехал туда на осле, но всё же…

Заправлял там седенький старичок такой явной германской наружности, что Ева улыбалась ему во весь рот всё время, пока взрослые разговаривали. Эдгар возвышался над священником на целых три головы. И казалось, что, раздвигая плечами стены, поминутно кланяясь и крестясь, бормоча извинения, к алтарю пытается протиснуться сам господь Бог, живое воплощение всех тех качеств, о важности которых он не устаёт напоминать неразумным.

— Как прекрасно снова слышать родную речь, — затараторил священник, тыкая пальцами Эдгару в ляжки, как будто желая удостовериться, что он настоящий.

Серые одежды, обычные для священнослужителей, были украшены широким поясом; такие можно заметить на местном бестолковом люде. Из-под подола одеяния выглядывали туфли с необычайно загнутыми и привязанными к лодыжке верёвкой носками, и это страшно развеселило Еву. На голове — натуральное воронье гнездо, которое птицы покидали в панике: седые волосы торчали во все стороны. Лицо пористое и рыхлое, хочется сгрести ладонями в кучку разъехавшиеся черты; между тем, оно просто лучится оптимизмом. Ева подумала, что точно так же может сверкать в солнечных лучах римский профиль на монете: единственное отличие в том, что здесь самый что ни на есть анфас.

— Меня зовут братец Павле, — представился священник. — Это на местный манер. На самом деле меня зовут Пауль, но этого уже давно никто не помнит. Так что я предпочитаю Пабле. Слушайте, ну как же здорово, что вы, нелепые, беспечные странники, приехали сюда, чтобы на меня посмотреть!

Он продемонстрировал останки зубов и мимоходом потрепал по голове Еву. Она робко сказала:

— Вообще-то, мы направляемся в Константинополь.

— Что ж, тогда вы немного отбились от дороги ползущих, — не дожидаясь реакции гостей, он засмеялся. — Так я называю путь, которым пользуются паломники. Они, знаете ли, натурально ползут по нему на карачках — ну не дурость ли? Завтра до обеда доберётесь, если будете держать направление на восток. Дорога построена солдатами Марка Юлия Филипа и уже основательно разбита. Третий век, как-никак, немало времени прошло.

Братец Павле жил здесь же, в пристрое, скрытом от посторонних глаз. Больше всего, как и все местные жилища, он напоминал сарай. Нет привычных окон. Нет стола, стульев и каких-то других приспособлений для комфортного житья. Около четверти помещения занимали сложенные друг на друга поленья. Всего одна комната, в которой на полу хрустела свежая солома, под настилом чувствовался камень. В центре обмазанная глиной круглая печь, чёрная от копоти и остатков пригоревшей пищи — Пабле был не лучшим поваром. Когда холод проникал в нехитрое жилище, ногами и какой-то палкой священник сгребал солому к стенам, и в печку одно за другим прыгали поленья. Две из четырёх стен оказались просто козлиными шкурами, растянутыми на шестах, а в потолке была дыра, исполняющая роль дымохода.

— Мы здесь довольствуемся малым, — заявил с улыбкой священник. — У меня три собаки — старые и ни на что не годные псины, не могущие даже уследить за овцами. Но они греют меня в холодную погоду.

Потом старичок повернулся к Еве; девочка подумала, что он сейчас снова потянется к её голове тощими, как у курицы, руками. Но он всего лишь ей подмигнул.

— А когда дует слишком сильный ветер, я закрываю глаза и представляю, что поворачиваю церковь так, чтобы нормальная стена оказалась на пути ветра. Обычно помогает.

В знак гостеприимства, столь удивительного для Эдгара, Пабле разрешил им отдохнуть с дороги в своей скромной обители, сформировав из соломы несколько небольших стогов, где можно было улечься, и предложил в качестве ужина жареных кабачков с какой-то пахучей травкой вприкуску, подливку из баранины и слабого пива.

Эдгар всё время был начеку. Как большой филин поворачивал голову то вправо, то влево, сидя на своём стогу. Наступала ночь, но в этих краях сумерки, казалось, могли длиться бесконечно, солнце то погружалось за горизонт, то выглядывало вновь, как будто кто-то гнал его с той, изнаночной стороны земли, и оно никак не могло решиться, остаться всё-таки здесь или уйти туда. Каждый, даже самый маленький кустик, захотел почувствовать себя деревом и отрастил ветвистую тень, которая тут же взялась за руки с соседними тенями. Когда Ева выглядывала наружу, ей казалось, что они водят вокруг церкви хороводы.

Не мудрено сбиться с дороги, когда вокруг ничего нет. Бесконечные пески остались где-то в стороне, а до края земли подать рукой, вот же он, видно, как под воздействием неких загадочных сил земля там расщепляется и поднимается в небо облаками.

Всё это было так неожиданно, так чудно, что девочка вернулась в дом с головой его светлости. Она набросила на лицо покрывало и тихо, под неспешный говор отца Пабле, который рассказывал про свой быт в диком краю, заползла в свой стог.

Священник прервал свой рассказ, чтобы спросить:

— Что это у тебя такое, малышка?

— Его светлость барон фон Кониг — объявила Ева. — Наш друг.

Эдгар, задремавший, казалось, с открытыми глазами (он пялился в одну точку, куда-то в район переносицы священника) встрепенулся.

— О! — воскликнул Пабле, щурясь на свёрток в руках Евы, который она держала, как ребёнка. Глаза подводили старика, и сумрак играл с ним злую шутку, подсовывая вместо одних предметов другие. — Я не слышал о нём ничего с момента, как он отправился догонять короля. Генрих ушёл с войском отвоёвывать гроб Господень. Ну да ты, господин цирюльник, наверняка помнишь те времена. Жив ли достославный барон по сию пору?