Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

Ева хотела спросить что-то вроде: «Тогда для чего же ты пробуешь?», однако, не стала. Она прекрасно знала, для чего он пробует и кто, в конце концов, толкнул под гору этот воз. Иногда ей до чесотки хотелось рассказать великану всё о кукле, и тогда девочка прикусывала нижнюю губу, чтобы, не дай Бог, не проболтаться.

— И какую же душу ты хочешь оставить?

— Обе, — ответил великан.

Дорога (а точнее, вполне проходимое бездорожье — ни на что другое в этих краях не приходилось рассчитывать) завела их в скопление озёр с общим непроизносимым названием на местном наречии. Когда Ева в деревне пыталась из чистого любопытства выяснить, сколько же их тут, кто-то показывал восемь пальцев, кто-то уверял, что целый десяток, но наверняка среди невысокой, а местами вовсе карликовой хвойной поросли, затерялось одно-два неучтённых озерца. Роились комары, лягушки из соседних водоёмов старались перекричать друг друга, и всё вместе это напоминало советы и общие сборища в посёлке, откуда родом Ева, если они проходили при преимущественно женском собрании. Земля была твёрдой, хотя кое-где и встречался песок. Повозку то и дело встряхивало, когда колесо попадало в чей-нибудь след. Камыши по берегам шелестели, повторяя их имена: «Эдгар… Ева…». Задолго до заката показались светлячки, Еве такая дерзость показалась едва ли не откровением.

— Это их земля, — сказала она не то сама себе, не то цирюльнику. — Звери и насекомые обитают тут.

— Именно, — с необыкновенной живостью отозвался Эдгар. Уголки его рта и складки на лбу дёргались и сгибались то в одну, то в другую сторону, будто камыши под порывами ветра.

Может, таким странным образом он оставил за собой право на ошибку? Оставил для Творца, на случай, если неправильно истолковал его знаки, возможность натравить на него тварей земных, и тогда львы выйдут из камышей, чтобы разорвать людей в клочья.

Ева поёжилась. Такая судьба уже начала казаться ей предопределённой, когда Эдгар сказал:

— Посмотри, как там наши зверушки?

— Спят.

— Боже, сделай сон их крепким и безболезненным. Тогда, девочка, зажигай лампу, но не смей выносить её из фургона.

Он вскарабкался на борт, и, потряхивая от волнения кистями, принялся готовиться к ритуалу. Так назвала его про себя Ева. Ритуал! Что-то древнее и ужасное крылось за этим понятием, что-то, что бродило, почти забытое, по словам и выражениям из сказок, которые рассказывала ей бабушка, и которые до сих пор — многие дословно — помнила Ева.

Первым под нож пошёл кролик. Девочка достала обмякшее тельце из сундука, дежурно поразившись, как белеет в темноте кожа их нанимателя, и разложила его животом вверх на расстеленную на полу посреди фургона тряпицу.

— Это просто, как резать его на еду, — сказала она, больше для того, чтобы утихомирить свои безотчётные грёзы. То ли ещё будет, когда Эдгар попросит достать жабу… жаб ради еды не режут.

— Совсем не то же самое, — возразил великан. — Воины и мясники испытывают гораздо меньше колебаний, чем лекари, и… и кто-то ещё, — Эдгар наверняка имел ввиду того, кем собирался стать он сам, экспериментатора над живой плотью, но не нашёл для этого ни слов, ни названия. — Их дело сводится к ясной конечной цели и некоторым простым действиям.

Он начал резать, быстро, уже без колебаний, и вроде бы даже с некоторой весёлостью на лице. Ева помогала — останавливала кровь, вытирала инструменты, отодвигала светильник дальше или подносила ближе, повинуясь приказам, которые великан отдавал движением кисти. Язык его, как и раньше, когда он работал над исправлением пороков человеческого тела, наливался каменной тяжестью и прилипал к нёбу. Нож двинулся снизу вверх, разрезая плоть, зайчишка подёргивал левой нижней лапой и иногда ушами, но в сознание не приходил.

Сейчас, наблюдая, как движутся под кожей суставы, видя собранное как будто в комок лицо, Ева как никогда ясно видела отличие между тем Эдгаром и этим. Голова ничем не прикрыта, и высокие надбровные дуги как будто едва сдерживали волнующуюся в котловане его головы субстанцию.

Капельки крови, слизь, тёмно-багровое нутро, разных форм и размеров органы… всё это Ева видела уже десятки раз. В новинку было только то, что сердечко зверька пульсировало, надувая вены и оживляя пейзаж, который девочка привыкла видеть мёртвым. Пальцы великана замерли над тельцем, и Ева, спустя какое-то время, поняла, чего он ждёт: дрожащего золотистого мерцания, кажется, просто по воздуху тянущегося от одного органа к другому. Девочка не знала, что делает великан и откуда в его голове всплыло знание о том, что нужно делать: может, кто-то нашептал на ухо, а может, такие знания всплывают подобно обломкам потерпевших крушение морских судёнышек. Он разрезал, пережимал, промокал, с особенной осторожностью обращаясь с нитями, достаточно эластичными для того, чтобы не порваться, но такими тонкими, что сама возможность потерять их на мгновение из виду представляло немалую опасность. Для удобства Эдгар собирал их в пучок и накручивал на мизинец, далеко отставляя его от остальных пальцев.

Когда он закончил с кроликом, Ева достала из меха зелёное тельце, превратившееся как будто бы в комок студня. У Эдгара из глаз лились слёзы, и Ева на миг испугалась, как бы из-за случайно попавшей на тело лягушки капли, столь близкой к родной её среде, та не начала квакать. Тогда великан, и без того белый как мел, мог бы всё бросить и без чувств свалиться на землю.

Но всё прошло относительно гладко. Нутро лягушки оказалось не таким, как у кролика, кровь выглядела густой, будто шарики застывшего воска, но и там обитал тот же паучок, что раскидывал всюду свои серебристые сети.

Ева приноровилась промокать своим рукавом слёзы великана и пот на его шее. Отставила фонарь подальше, потому что на пальцах Эдгара появились волдыри от его жара. Сырая духота озёр заглядывала великану через плечо, оставив на его спине грязные мокрые следы, громко возмущалась над ухом голосами неведомых тварей: «что-то ты делаешь с моими детьми?». Эдгар соединил попарно нити двух существ, связав в тугие узелки. Сшил несколько артерий.

В минуты, когда цирюльнику ничего не было нужно, Ева садилась, раскинув ноги, на сундук и дремала, привалившись к стенке. Огромные комары, кружащиеся возле лица, почти её не беспокоили. Веки тяжелели, наполняясь липкой массой, но сквозь щёлочки Ева видела, как пальцы великана, без сомнения, слишком толстые, чтобы выполнять такую тонкую работу, превращались в веточки сгубленной болотами клюквы. Они будто бы прорастали в нутро зверюшек.

В конце концов, брюхо кролика, следуя указаниям костяной иглы, срослось с брюхом лягушки, но к тому времени Ева уже крепко спала. Результат она увидела наутро, когда рассвет осколками цветных витражей заиграл в прудах. Великан спал прямо на полу, откинувшись на спину. Живот его мерно вздымался, кажется, качая на себе ползущего куда-то жука.