Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

13 августа 1911 г.

Чтобы ты знал, эксперимент оказался показательным, я очень довольна.

Мои образцы выбрали пробу № 2 – медовый раствор. Удивительное единодушие, особенно если учесть, что они разных видов и родом из разных земель – от Азии до Южной Америки.

Единственное мое развлечение, кроме как слушать бред Мельпомены, потрошить кроликов да затыкать по ночам уши, – это мои бабочки.

Мертвыми они уже давно меня не интересуют, а на воле слишком неуловимы, чтобы понять хоть что‑то об их мимолетном существовании. Они нужны мне здесь – на расстоянии вытянутой руки, под лампой и лупой. Живые.

Я забочусь о них, причем даже задолго до рождения. За год, что я вывожу бабочек в неволе, я стала почти профессором!

Из-за границы по заказу мне привозят куколок – зеленых, бронзово-коричневых и почти черных. Все они похожи на саркофаги с заключенными в них фараонами и жрецами. Вот только саркофаги не станут более ничем иным, они конечны. И уж точно они не умеют шевелиться. Когда я увидела движение куколки впервые, то чуть не завопила от отвращения. Настолько это казалось противоестественным, как конвульсии камня или дохлой рыбины. Но со временем я привыкла и даже радуюсь – ведь это знак, что куколка жива.

По куколке легко определить, какая имаго из него выйдет, – их цвет и форма так же различны, как и вид крыльев взрослой особи. В некоторых книгах пишут, что по куколке можно определить и пол бабочки, но мне это далеко не всегда удается. Да и к чему?

Куколкам тоже требуется уход. Им нужно тепло и влажность. Я раздобыла для них стеклянные банки, на дно которых наливаю немного воды и раскладываю листья. Зимой зелень достать сложнее, так что в нашем доме почти не осталось неощипанных комнатных растений. Как будто хоть кому‑то до того есть дело.

Самые красивые растения я перетащила в свой кабинет, чтобы получились настоящие джунгли. Тот самый кабинет, где раньше хотел обосноваться Вик. Восковые фигуры, кстати, никуда не делись. Даже если бы постаралась, я бы и с места не сдвинула эти стеклянные гробы. Но я к ним уже привыкла и даже дала фигурам имена. Ободранного зову Якубом, а вспоротую – Яниной. Они муж и жена, ха-ха.

Так вот, куколки! Я пристально слежу за их развитием и каждый этап записываю в специальный журнал. Там я расчертила таблицы, куда вношу вид, дату получения, состояние, температуру воздуха и еще много всего.

Когда куколка начинает темнеть и становится полупрозрачной, это значит, что вскоре она вылупится. Иногда это происходит ночью, но, к счастью, никто не следит, во сколько я ложусь спать.

Для меня было открытием, что сразу же после выхода имаго из скорлупы кокона она еще некрасивая. Слабая, мятая, как мокрая тряпочка, бабочка долго сидит и обсыхает и только после этого расправляет крылышки. Я заношу точное время ее рождения в журнал.

Потом наступает время кормления (об этом я писала ранее, что мои бабочки предпочитают медовый сироп), недолгая беззаботная жизнь на листьях растений и кончиках моих пальцев. А после – откладывание яиц и скорая смерть. С мертвой бабочкой я проделываю все то же, что и прежде, – вымачиваю их тельца в растворе, расправляю крылья и закрепляю под стеклом. Они не слишком мне нужны, но у меня скопилось уже больше полусотни рамок. Я могла бы продавать их через газету или каталог, если бы мне позволили. Но я привыкла не просить лишнего, чтобы меня не лишили того, чем я обладаю сейчас.

Один раз я ставила эксперимент. Мне стало интересно, что будет делать бабочка, если не сможет расправить крылья. Для этого я достала дутый стеклянный шар – елочную игрушку, – очистила от краски и сделала так, что бабочка вышла из куколки прямо внутри него. Она погибла удивительно быстро. Когда ее крошечные лапки перестали шевелиться, я записала время. Прошло всего пара часов. Пожалуй, это слишком расточительно, так что повторяться я не стану.

Я не жестока, вовсе нет. Бабочки лишь насекомые, у них нет души, что бы там ни говорила Мельпомена. Она вообще утверждает, что бабочки и есть души людей, переродившиеся после смерти. Может быть, древние греки и верили во что‑то подобное, но мы, слава богу, живем в двадцатом веке, и у нас есть электричество.

И вот я снова вспомнила Мельпомену. Что поделать, если, кроме нее, я разговариваю только с тобой. Хорошо, я лукавлю. Бывает, я обращаюсь к Якубу и Янине, а еще к своим бабочкам. Разве что никто из вас мне не отвечает. Пока.

Шучу.

И вот – Мельпомена. Моя головная боль. Моя единственная собеседница.

Она все еще носит кудель вместо прически и каждый день малюет на лбу красную точку. Мне кажется, она так и напрашивается, чтобы я стала ее расспрашивать: ой, а что все это значит, а почему?.. Но нет, этого она от меня не дождется. Много чести.

Вместо этого я пошуршала в нашей заросшей грязью и пылью библиотеке и узнала, что точки на лбу рисуют индусы. При чем тут, собственно, Индия? Но нет, спрашивать я не стану. Может, в другой раз мне повезет больше и я найду другую книгу, которая все объяснит.

Единственное, о чем я ее все же спросила, так это кем ей приходятся Тереза и месье Жюль. Я непоследовательна? Отнюдь. Нужно знать как можно больше о тех, кого хочешь однажды уничтожить. В конце концов, они всего лишь люди.

О варианте с крысиным ядом я тоже думала. Думаю. Особенно когда готовлю им еду. Но меня не отпускает опасение, что меня будет очень легко вычислить и что случайно я могу отравить отца. Этого мне бы не хотелось. Несмотря ни на что.

Итак, что мне удалось выяснить.

Тереза – потомственная гадалка, звезда салонов всех мировых столиц (читай – шарлатанка).

Тереза удочерила Мельпомену во время своих гастролей (на мать Тереза похожа чуть меньше, чем гусеница на рыбью голову).

Месье Жюль – антрепренер мистических салонов (шут и вымогатель!!!).

Месье Жюль никогда не был любовником Терезы (какое гадкое слово! Лю-бов-ник, буэ), так как ему совсем не нравятся женщины (полагаю, женщинам он тоже не нравится, с его‑то паскудной рожей).

Не слишком густо, друг мой, согласен? Но выспрашивать дальше я не стала, не так явно. Решила пойти другим, более привычным путем.

Сейчас мне пора готовить сироп и менять воду в моих джунглях, но позже я продолжу свой рассказ. Не скучай.

10 сентября 1911 г.

За окном уже рассвет, но я не хочу спать. В этом доме спят только слуги. К тому же я научилась сама варить по ночам кофе на плите. Правда, не в турке, а в кастрюльке, но хуже он от того не становится. Главное, смолоть достаточно, а остальное уже пустяки.

Сегодня я заметила, что в восточном крыле протекает крыша. Причем давно, судя по зеленым наплывам плесени на обоях. Решилась рассказать об увиденном отцу. Сразу же пожалела об этом, ведь он опять отреагировал как‑то странно, совсем не так, как должен бы. Он не велел отремонтировать течь, он велел – внимание! – оклеить весь дом новыми обоями. Тереза пришла в восторг и сказала, что лично займется заказом. Тоже мне, хозяйка дома. Да что она возомнила!

Мне не дает покоя мысль, что отец, возможно, спит с ней. Да, хоть мне всего четырнадцать, я не