Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сон забирает меня обратно, туда, где я брожу по коридорам, пронизанным полуденным светом, что отражается в ореховых стенных панелях и золотых прожилках обоев. Я знаю, куда идти. Я иду в место, где меня обязательно услышат. Пусть даже мне придется встать на колени, чтобы прижаться губами к замочной скважине.
«Чего хочешь, девица?»
«Хочу, чтобы меня никто не обижал».
«А что ты готова для этого сделать?»
Молчу оцепенело. Моя просьба так и остается без ответа.
* * *
Они знают. Они все знают.
Я пока еще близоруко щурюсь сквозь стекла, которые не подходят по зрению, а дужки сжимают голову. На моем лице осталось несколько ссадин – на челюсти и у виска, хоть мама и постаралась прикрыть их волосами.
Но все мои одноклассники знают – Павелек вздул Бе-бе-бергман. Жидовка оказалась еще и воровкой.
Но даже не это самое ужасное – я подвела пани Новак. Предала ее великодушное покровительство. Городская школа – это вам не пансион, здесь секреты умирают быстро, как бабочки, становясь компостом для бесконечных сплетен. Вот-вот откроется, почему ученица средней школы Сара Бергман была не на уроках в тот злополучный четверг.
Сторож скажет, что никто не оскальзывался на школьных ступеньках, ведь они посыпаны песком. Тогда начнут спрашивать учителей, вскроется мой побег, и ее, мою прекрасную пани Новак, вызовут к директору. Она будет стоять на ковре перед директорским столом, потупившись, как школьница, а его владелец будет кричать и тыкать в ее сторону вонючей сигарой, пока у пани Новак не запрыгают губы.
Картина эта раз за разом вставала у меня перед глазами, и это было невыносимо.
А потому, переборов отвращение и страх, я выбираюсь на перемене из классной комнаты. Я хочу от души извиниться и, быть может… выработать какой‑то план по защите пани Новак, пока не поздно? Ну, договориться, что мы станем говорить, когда все узнают? Не знаю, все это слишком дико. И все моя и только моя вина.
Ведь если не хочешь быть съеденным – не суйся в логово к волкам. Сиди дома и рисуй принцесс.
Мне не везет – двери кабинета медсестры заперты на ключ и свет за ними не горит.
Вернувшись в класс к самому звонку, я обнаруживаю на своей парте и стуле больше дюжины густых белесых плевков.
Это ничего, бывало ведь и хуже. Но отчего‑то слезы настойчиво толкаются в глаза. Я вытираю плевки белым носовым платком, ежась от взглядов и голосов.
А вдруг я опоздала? Вдруг пани Новак уже уволили и она прошла под окнами нашей классной комнаты, одинокая, преданная мной? О боже…
Еле дождавшись конца занятий – последним уроком была арифметика, – я хватаю портфель, срываю с крючка новое пальто и уже собираюсь выбежать в коридор. Мне нужно увидеть, мне нужно убедиться…
– Панночка Бергман, а пойдем с нами.
Я оборачиваюсь и вижу у себя за спиной группу девочек, из тех, кто сначала ходил со мной под руки, а потом отвернулся и только посмеивался, прикрывая рты ладонями. Они улыбаются и сейчас.
Отступаю на шаг, и воспоминание бьет меня наотмашь – те, другие девочки, из пансиона, тоже улыбались, когда уводили меня подальше от надзора наставниц. Даже лица одноклассниц сейчас размыты, и я не могу отличить их от тех, из прошлого.
Срываюсь с места и бегу, на ходу натягивая пальто и криво цепляя пуговицы за петли. Бегу быстрее, чем это дозволено в школьных стенах, бегу не разбирая дороги. Кто‑то из взрослых швыряет мне в спину рассерженный окрик. Проталкиваюсь сквозь толпу ребят постарше и просачиваюсь через школьные двери. На улице светит удивительно яркое зимнее солнце, и на миг я слепну полностью.
Старшеклассники, переговариваясь, как ни в чем не бывало бредут к воротам, покачивая связками учебников. У ворот стоят наши мальчишки – дружки Павелека.
Я в ловушке. Пока меня не заметили, двигаюсь вбок, к невысоким каменным перилам. Всхлипнув, перебираюсь через них и спрыгиваю вниз. Калоши я забыла в классе, и мокрый холод быстро добирается до моих пяток, ловко минуя ботинки и чулки. Но сейчас гораздо важнее спастись.
Двор позади школы пустует, и мне остается только надеяться, что никто не заметил, как я нырнула в него. Здесь под деревьями лежит плотный снег, но дорожки все из грязного месива. Пока я оглядываюсь по сторонам в поисках надежного укрытия, за спиной раздаются голоса охотников за легкой добычей – за мной. Я слышу и мальчишек, и девочек.
Потоптавшись еще с мгновение, я решаюсь на длинный заячий прыжок и приземляюсь коленями в снег. Откуда только силы взялись? С веток кустарника осыпаются целые ломти снега, припорошив мое новое синее пальто. Быстро отползаю дальше и на четвереньках скрываюсь за стволом какого‑то дерева. Обычно я неплохо разбираюсь в растениях, но не в таком отчаянном положении, в каком нахожусь.
Меня бьет крупная дрожь, а сердце оглушительно грохочет. К горлу подбирается предательский кашель, так что я зажимаю рот рукавом пальто, чтобы не выдать себя ни звуком. За мной гналась почти половина нашего класса. Что им от меня надо? Просто избить? Или же они будут потрошить мою сумку в надежде найти там свои однажды потерянные драгоценные шарики? А бить будут уже потом.
Догадка кажется мне правдоподобной. Чертовы шарики, крохотные мерцающие планеты! Я тоже была ими очарована и вот-вот поплачусь за это снова.
– Панночка Бергман, ты выходи, не бойся, – выпевает девичий голосок. – Мы поговорить хотим.
Следом раздаются смешки. Могли бы и получше скрывать свои гнусные намерения!
Главное, чтобы, когда меня все же поймают, шариков при мне не оказалось. В пальто их быть не может, оно ведь совершенно новое, а вот в портфель я могла бросить один, случайно выживший после столкновения с Павелеком.
– Сарочка-а! – снова поет сирена-одноклассница.
Тетради, чернила, ручка со сменными перьями. Высохшая булочка для кормления уток, гребешок, заплеванный платочек и…
Мои пальцы смыкаются на короткой деревянной рукояти. Как он здесь оказался?
– Обойти тут надо, эта крыса где‑то затаилась.
Безотчетным движением прижимаю перочинный ножик к груди. Я не помню, как положила его в портфель. Я не знаю, зачем могла бы это сделать. Разве что побоялась, что его обнаружит прислуга и скажет родителям.
Раздается древесный хруст – кто‑то из мальчишек отломал у дерева ветку и теперь хлестал ею по воздуху. Так, как собирался хлестать меня.
Вся вжимаюсь в древесный ствол в отчаянной попытке стать его частью.
Защити и укрой, защити и укрой, защити и укрой, защити и…
– Эй, что это вы там делаете? – раздался вдруг надломленный старческий голос.
– Да мы…
– Деревья ломать?! Казенное имущество портить?! Да вы, мелкое отребье, шелупонь! Назовите фамилии свои, за шиворот всех вас к директору! Потащу!
Фамилий никто называть не стал, только зашлепала по грязи многоногая толпа, спешно убираясь из школьного двора.
– А вы, панночки, и не стыдно?! Фамилии!
– Вы нас простите, пан Василевски, мы пойдем, – залепетали мои одноклассницы. – Мы больше не будем.
– Да я вас все равно всех в лицо помню, – прорычал дворник, ничуть не впечатлившись. – Еще раз увижу – шкуру спущу!
Наконец школьный двор погружается в тишину. Я выжидаю еще немного, прежде чем высунуть нос из-за дерева. И правда никого.
С трудом я разжимаю руку, до того стискивавшую рукоять перочинного ножа Павелека. Ну и дура же я! Что бы я стала с ним делать? Колоть
