Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Бывший министр правительства Луи Блан вошел в зал и был в буквальном смысле слова подхвачен сторонниками Бланки. Токвилль вспоминает: «Они держали его за короткие ножки и ручки и несли над собой; я видел, как он тщетно пытается высвободиться; он вертелся и извивался, безуспешно пытаясь вырваться из крепких рук и что-то непрестанно говоря быстрым, срывающимся голосом».

Раздраженные боевики заявили, что Национальное собрание — это мертворожденное дитя, водрузили красный колпак на пустующее место президента и провозгласили новое Временное правительство. Впрочем, их правление продолжалось всего несколько часов, после чего Бланки и его соратники были арестованы {24}.

Французское правительство с честью выдержало первый брошенный ему вызов. И хотя сегодня произошедшее воспринимается как политический фарс, театр — в то время это был довольно пугающий пример угрозы крайне левых новому порядку. Как и в случае с избирателями в сельской местности, в Париже после этого случая либералы стали склоняться на сторону умеренных и консервативных лидеров. Многие начали думать, что худший враг — это не те, кто стоит выше по социальной лестнице, а те, кто находится ниже.

В Пруссии общество тоже утрачивало симпатию к рабочему классу — страх среднего класса перед беспорядками и террором затмил их робкое стремление к подлинно демократическим реформам. Сразу же после восстания 18 марта в Берлине Фридрих Вильгельм IV выполнил свое обещание сформировать более либерально настроенный кабинет министров. Премьер-министром стал прежний покровитель «Rheinische Zeitung» Людольф Кампгаузен, министром финансов — другой знакомый Маркса по Кельну, Давид Ганземан. Затем были объявлены досрочные выборы, чтобы выбрать новое руководство, способное заниматься грандиозными преобразованиями, которые предстояли Пруссии; раздельное голосование по всем областям Конфедерации должно было избрать тех, кому предстояло превратить Германский союз в единое государство и единую нацию — Германию.

Однако у немецкого электората, как и у французского, не было никакого опыта в большой политике. Фракции приступили к работе, чтобы попытаться повлиять на избирателей: консерваторы хотели вернуть прежнюю стабильность, сторонники конституции хотели прогресса без беспорядков, демократы верили в либеральные обещания мартовской революции. Коммунисты вроде Готтшалька агитировали своих сторонников не голосовать вообще, а крестьяне и рабочие хотели активных действий еще до выборов, их потребности были слишком насущны, чтобы ждать подсчета голосов и результатов выборов {25}.

В конце марта произошли восстания, на этот раз — ремесленников, которые требовали возвращения торговых гильдий. Гильдии могли контролировать конкуренцию и тем самым обеспечивать занятость работающих. В духе Силезского восстания ткачей они нападали на дома богатых, громили фабрики. Крестьяне тоже бунтовали. Их жертвами становились крупные землевладельцы, скупавшие мелкие хозяйства и земельные участки, в результате чего крестьяне оставались с пустыми руками {26}.

Проводить политические реформы всегда было нелегким делом, однако особенно трудно это было сейчас — во время экономического кризиса, вызванного и усиленного беспорядками. Облеченная новыми полномочиями либеральная буржуазия достаточно прагматично оценивала альтернативы и, как красиво выразился один писатель, обнаружила, что «революция — опасная вещь, а некоторых целей (особенно экономических) вполне можно было достичь и без нее. Буржуазия перестала быть революционной силой» {27}. Буржуазия вполне могла быть либеральной во всем, что касалось финансов, — но не была таковой в политическом или социальном смысле {28}.

Новое правительство стабилизировало экономику, использовав свои полномочия для обеспечения беспроцентного кредитования и предприняв определенные шаги для стимуляции бизнеса (оно в конце концов одобрило и кредит, запрошенный королем на постройку железных дорог). Позаботившись о капитале, оно постаралось успокоить крестьян и ремесленников, уверив их, что все их требования будут выполнены в ближайшее время. Однако обещаний было мало: с точки зрения ремесленников, правительство Кампхаузена выглядело не лучше прежних.

Недовольство усилилось по мере того, как шумные и разрекламированные выборы вылились в ущемление гражданских прав низших классов {29}.

Закон о выборах предусматривал право голосовать для любого мужчины, достигшего совершеннолетия; однако закон не гарантировал соблюдения этого права. В некоторых случаях рабочим, получавшим зарплату, не разрешали голосовать, потому что формально они не были «независимыми». Таковыми же считались лица, не имеющие определенного места жительства, — например сезонные рабочие или подмастерья. В одной из областей к выборам не допустили холостяков и евреев {30}. Когда голоса уже подсчитывали, выяснилось, что избирательные бюллетени получило менее половины электората, а в некоторых областях — не более 30 %. Из тех, кто не проголосовал, большинство были рабочими или принадлежали к низшим классам. Поэтому совершенно не стало неожиданностью то, что победившие на выборах были марионетками правящего и среднего класса, которые игнорировали мужчин и женщин, сражавшихся на баррикадах Берлина {31}. «Neue Rheinische Zeitung» с нескрываемым отвращением объявило вновь избранные германское и прусское национальные собрания некомпетентными {32}.

Германское национальное собрание, заседавшее во Франкфурте, выглядело особенно разочаровывающе. Это была совершенно новая структура, и потому все его заседания были посвящены организационным вопросам. Оно должно было представлять законодательную власть объединенной Германии — но поскольку объединенной Германии еще попросту не существовало, то и законов никаких принять было нельзя. Энгельс называл его «парламентом воображаемой страны… который обсуждал воображаемые меры воображаемого правительства, которое само себя утвердило… и издавало воображаемые постановления, которые никого не интересовали» {33}.

Неукомплектованная и недофинансированная «Neue Rheinische Zeitung» стремилась разъяснить людям происходящее. Красочные плакаты с рекламой газеты запестрели на узких улицах Кельна. Подписные листы распространялись в кофейнях и пивных, в винных магазинах {34}. Однако, помимо этих усилий, читателей подкупали смелость подачи материала и широкий охват событий в стране — что было внове после долгих лет ограничений на свободу печати. Используя целую сеть корреспондентов по всей Европе и сведения из иностранных газет, полученные путем неформального обмена, Маркс публиковал новости раньше, чем любой печатный орган в Германии. Число подписчиков выросло до пяти тысяч (и нет сомнений, что читателей было намного больше, потому что газеты многократно передавались из рук в руки в кофейнях и тавернах), превратив газету в самый читаемый орган печати в 35 немецких областях {35}. Эта известность привлекала в офисы газеты посетителей, некоторых — даже из Америки.