Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

ни он ничего не должны были знать! Больше всех переживал бегство Кашук – он поднимал руки кверху и неистово крестился. Подумайте только, что было бы, если бы во время концерта в отца полетели тухлые яйца?! Он разнёс бы весь театр, в бешенстве мог покалечить людей.

Это был 1936 год. 12 апреля мы справляли Пасху. Все вместе были в шанхайском православном соборе. Это была наша последняя Пасха с отцом, ровно за год до его кончины – 12 апреля 1937 года в Париже, в нашем доме на авеню д’Эйло107.

По ту сторону океана

Это было в 1930 году. Мы – отец, мать, Марина и я – жили в Буэнос-Айресе в каком-то уж очень шикарном отеле, называвшемся не то «Колонна», не то «Де ла Плацца». Отец взял нас с собой, чтобы не скучать, так как он должен был петь в разных странах Латинской Америки, и турне получалось очень долгим. Как раз под нами жила гремевшая тогда на весь мир знаменитая Архентина, которую всерьёз называли «Павловой с кастаньетами». Ей приходилось всё время репетировать и нестерпимо трещать своими трещотками, чуть ли даже не по ночам. Отец терпел, терпел, но наконец не выдержал, вызвал к себе директора отеля и велел ему передать, чтобы «там прекратили безобразный треск!» Между прочим, он даже не знал, кто это так трещал. Архентина же, узнав, что Шаляпин протестует, тоже рассвирепела, но сделать ничего не могла: «Жаль, что он тоже не репетирует, я бы ему такой скандал закатила!» Словом, поссорились, но чем это закончилось, не помню.

Отец, действительно, репетировал очень редко. Обычно только перед самым концертом. Он садился за рояль, играл гаммы и вполголоса подпевал, и почти всегда ворчал, уверяя, что голос не звучит, что начинается насморк и как будто болит голова, и что вообще всё будет ужасно, концерт провалится – и так далее, и так далее. Большинство людей почему-то уверено, что у больших и опытных артистов никогда не бывает страха. Это совершенно неверно, а судя по моему отцу, даже как раз наоборот: отец всегда боялся выступлений, и перед выходом на сцену у него бывал настоящий «трак».

В отеле мы прожили недели две и переехали на квартиру на какой-то там 1990-й авениде108. Квартира оказалась с крысами и тараканами, но протестовать было бесполезно – весь Буэнос-Айрес был таким. Таковы уж были эти аргентинские кукарачи. Откроешь дверь на кухню – и тараканы, как огромные жирные муравьи, с шорохом разбегаются во все стороны. Но это ещё полбеды, хуже, что они залезали в кровать, и это было совсем неуютно. К тому же в полутьме их можно было принять за коричневые конфеты, что нам, дочерям, давали от кашля. И вот раз чуть не случилась катастрофа: я увидела у Марины на подушке таракана и решила, что это конфета. Слава Богу, что не сунула в рот! Зато крысы оказались очень симпатичными, и я даже ухитрялась с ними играть. Премилые были крысы! На квартире нам пришлось обзавестись собственной прислугой, и мы нашли прелестную девушку, тихую, честную, услужливую. Ей было лет семнадцать, она была простой крестьянкой и очень хороша собой. Увидев её, отец сразу же заявил: «Возьмём её себе в дочери». Так она у нас и жила: и прислугой, и дочерью. Хотели взять её с собою во Францию, но почему-то не взяли. Может быть, она сама не захотела, может быть, не захотела мамуля.

Так мы прожили месяца полтора. Я первое время очень скучала: ни друзей, ни подружек у меня так и не находилось. Марине уже шёл двадцатый год, мне же не было и десяти, общих интересов никаких, а она вдобавок любила меня дразнить. Бывало, позовёт меня и скажет: «А знаешь, может быть, я совсем и не Марина, я только притворяюсь Мариной, а на самом деле я ведьма, ве-е-дьма!» И я начинала верить, что она действительно не Марина, а ведьма. В конце концов она меня так запугала, что, когда однажды пришла ко мне вечером попрощаться мамуля, я ей выпалила: «Ты знаешь, ты вовсе не моя мать, ты – ведьма!» Мамуля опешила: «Праведный Боже! Что с тобой случилось?» Ведь она ничего не знала о Марининых «шуточках». А я ей своё да своё: «Я знаю, ты – ведьма, ведьма!» Наверное, у меня случилось что-то вроде нервного расстройства.

Теперь для полной картины нашего буэнос-айресского фольклора с крысами и тараканами расскажу про «наоборот». Вот что это такое. Менеджером отца, то есть его импресарио в Южной Америке, был некий итальянец Марчези. Впрочем, может быть, он был просто секретарём отца, как человек, хорошо знавший тамошние языки – испанский и португальский, – точно уж не помню. Ставили «Севильского цирюльника», и отец, конечно, пел Дона Базилио, а Альмавиву – знаменитый Тито Скипа, маленький итальянец с изумительным голосом. Дона Бартоло пел Бакалоне, тоже хороший певец, но не такой известный, как Тито Скипа. Подбор артистов, вообще, оказался на редкость удачным, и спектакли проходили с большим успехом. Но что гораздо реже и приятней – это хорошие товарищеские отношения, создавшиеся между самими артистами. И вот в этой дружеской обстановке почему-то вдруг исчез Марчези, словно сквозь землю провалился. Среди артистов сразу же возникла забавная шутка: встречаясь, они приветствовали друг друга словами: «Дове Марчези?» – «Где Марчези?» И «Дове Марчези» стало для них настоящим паролем. На спектаклях, на репетициях, при встречах на улице – неизменный «Дове Марчези?»!..

Марчези появился так же внезапно, как и исчез. Отец с удивлением расспрашивал: «Где его нашли? Под столом?» – «Нет». – «За шкафом?» – «Нет». – «Из-под матраса, что ли, вылез?» – «Да нет же!» Так и не выяснили – откуда же появился Марчези.

Потом придумали новую забаву: проигрывали записанные на репетициях пластинки «наоборот» – с конца к началу – и, соответственно, старались петь все слова тоже наоборот. Например, «здравствуйте» отец пел «етйувтсвардз»! «Наоборот» пели даже целые арии. Как они ухитрялись запомнить – не знаю, знаю только, что иногда так, «наоборот», «кверху ногами», проходили целые репетиции. Проходили в атмосфере общего веселья и энтузиазма. К несчастью, когда пришло время генеральной репетиции, все продолжали петь «наоборот» и всё путать. Хуже всего пришлось Тито Скипа – он никак не мог приспособиться к нормальному пению и был в полном отчаянии. Понадобились дополнительные репетиции, чтобы всё поставить на место и вернуть словам их привычный облик. На спектакле я