Андрей Ярославич - Ирина Горская

И в те времена, да и много позднее, венчались лишь знатные, князья да бояре. Остальные обходились как придется, когда венчались, когда — нет. Потому и венчание знатных было — праздник, глазение для горожан, было — народу поглядение…

И многие дивились, когда после венчания молодой князь открыто повел из церкви юную свою супругу, прикрывавшую лицо фатою пестроцветной. Иные даже испугались такого нарушения обычая стародавнего и почли это дурной приметою…

«…ожени се князь Ярославич Андреи Даниловною Романовича и венча и митрополит в Володимери. И бысть торжество велие, и радость, и веселие много…»

На торжественный обряд нагляделись в церкви знатные люди. Митрополит Кирилл и епископ Ростовский совершали венчание. Этого епископа посоветовал Андрею пригласить Даниил. Тогда Андрей подумал, что может значить совет будущего тестя. Не следует ли Андрею подумать о том, чтобы епископ в ближайшем будущем занял место Кирилла? Но дальнейшее обдумывание Андрей решил отложить, не до того было ему сейчас. У церкви толпились горожане, разглядывали свадебный поезд, поезжан жениховых и невестиных…

Сами свадебные пиры продлились целую седмицу. На целую седмицу весь город увеселен был.

Очень хотелось Андрею устроить рыцарскую игру, как в Галиче. Но вот это тесть как раз отсоветовал ему.

— Не стоит дразнить и тревожить людей новыми для них забавами, когда много больших дел еще не управлено…

Андрей согласился, хотя и сожалел тихонько. Может, он после и станет устраивать турниры в своем городе, но ведь это совсем не то, что на свадьбе! Свадьба один раз бывает…

Но других разных увеселений много было слажено для гостей. Дружинники боролись и тягались на ремнях кожаных. Ручные медведи ходили на задних лапах и строили затейные штуки, покорные указу поводырей. Особливые шутейные люди кривлялись и шутки непристойные состраивали. Музыканты многие были собраны и играли стройно и громко на гуслях, цимбалах и флейтах. И многие гости знатные сами пускались в пляску, изображая птиц журавлей взмахами широких рукавов; знаком воина птица журавель почиталась…

В палатах, отведенных женщинам, тоже плясали и смеялись. И песни и шутки там звучали и вовсе непристойные…

Палитела пизда как галачка —Как и села пизда к рибятам на двор —Как рибяты глидят, ухватить пизду хатят —Палитела пизда как галачка…

Женщины бесновались в плясках своих. Мужчины врывались на женскую половину — поглядеть и послушать балагурок и бахарок. Женщины с хохотом гнали мужчин, колотя до синяков и шишек. На свадьбе женщины обретали такое право…

И одни только жених и невеста, запертые порознь в самых дальних покоях, не принимали участия в общем разнузданном веселье. Андрею вдруг подумалось, что люди на свадьбах всегда в непристойном восторге буйном пребывают, оттого что открыто празднуют начало грязного, нечистого дела — плотского сожительства. Когда женщины пели особенно громко, он слышал. И тогда с ужасом думал, что и невеста его слышит все это… И закрывал лицо ладонями…

Наконец зазвучала песня ладная:

Обманули меня дружки,К матери чужой сманили…

Андрей подумал с горечью, что матери никогда не знал он. И погнал прочь эти непрошеные мысли о матери, неведомой ему. Сейчас, перед соитием плотским, думать о матери — казалось ему совсем непристойным, кощунственным…

Длинная, долгая песня все звучала, звучала… С этой песней женщины шли к молодой супруге, чтобы вести ее к мужу новобрачному…

Андрей почувствовал полный ужас. Он не узнавал себя, своих чувств. Первое чувство, завладевшее всем его существом, было — страх. И от этого страха ему уже показалось, будто сейчас приведут не ту девочку, которую он уже немного узнал и полюбил, а какое-то страшное и коварное чудовище, олицетворение женского начала, виновного в соблазнении и падении рода людского. Это чувство сковало его, и никак не мог он избавиться от этого чувства. Дикая недоверчивость больно сжала сердце. Андрею почудилось, будто он в подробностях помнит, как она украдкой оглядывала его родных в церкви. Не глянулся ли ей кто из его братьев?.. Александр!.. Тонкие черты его… жестокость и острый ум… Андрей подумал теперь, что нельзя давать ход подобным мыслям нелепым… Нельзя свой страх перед Александром вмешивать в свои отношения с женой… Страх! Да, он боится Александра, всегда боялся, никогда не покидал его этот страх, до конца никогда не проходил… Она теперь — жена труса! Он должен был сказать ей о своем страхе, об Александре… Не сказал, обманул!.. Собственный, остро ощущаемый страх уже раздражал Андрея. Невольно ища исхода мучительному этому раздражению, он уже готов был обвинять ее. Так ли она невинна, как ему показалось?.. Девушка золотистая… Все женщины — чудовища!.. Не кроется ли за этим видом золотистой невинности похотливое чудовище?.. И память, не ко времени услужливая, тотчас воплотила перед взором внутренним Огул-Гаймиш, приказывающую ему раздеться догола…

Песня смолкла… Женщины вошли в покои… в ее покои…

Андрей уже изнемогал… А если и вправду его испортили, когда нарушил он обычай?.. Сейчас поведут ее… к нему!..

Дверь отворилась без стука. Танас встал перед Андреем. Разгоряченный, опьяневший. Он быстро обнял брата, поцеловал, хмельно дыша, в обе щеки. Принялся пояснять, говорить… Андрей обрадовался ему и заметил изумленно, что, несмотря на опьянение, Танас говорит складно и толково… Танас немного стеснялся своих объяснений и напоследок сказал Андрею, что до свадьбы не имел дела с девственницей, то есть он, конечно, полагает, что Андрей имел, но все же решился кое-что ему сказать…

От этой внимательной братней заботы Андрею полегчало.

— Не имел я ничего… — Он махнул рукою…

Брат снова обнял его…

Наваждение ужаса немного рассеялось. О ней подумал не как о чудище загадочном, но снова — как о беззащитной своей девочке милой…

— Танас, а кто с ней?..

Счастье, что все понял Танас!

— О ней не тревожься! Моя Ксения там, в ее покоях, не даст женщинам напугать ее!..

Зазвучала другая песня. Вели молодую к молодому! Танас ушел поспешно. Андрей положил себе отвлечься от всех мыслей. Хорошая ладная песня увлекла его…

Кони вы, мои кони,Кони вороные,Сослужите мне службу,Сослужите мне верную,Завтра поране привезите ко мне,Завтра поутру примчите ко мнеМою суженую, мою ряженую,Го ли душу красную девицуМарью Даниловну,Как у нас дело-то сделано…

Святослав-Гавриил и Александр, старшие в роду, вошли молча и торжественно. Самолично раздели его и облачили в новую рубаху. Ушли молча, дверь за ними затворилась плотно…

Вскоре песня раздалась близко совсем…

Снова растворилась дверь и пропустила ее. С распущенными волосами и опущенной головкой. Тоненькую девочку в тонкой сорочке новой шелковой… И снова плотно затворилась дверь.

Еще погомонили за дверью и неровными многими шагами ушли. Она стояла посреди покоя, составив ножки вместе. Туфельки были гранатового цвета, брокатные, открывавшие нежную розовость ступней. Ему почудилось, будто заметил, как пожимаются внутри туфелек маленькие розовые пальчики. Он сидел на постели — ноги до полу — и ощущал удары частые сердца своего… Встал, подошел к ней, взял за руку — запястье холодное нежное… Повел к постели. Она послушно шла… Ему ничего не хотелось делать с ней, но вдруг подумал со страхом и стыдом, что утром, не увидев крови на ее сорочке, почтут его бессильным, испорченным быть может… А и вправду — способен ли он на соитие плотское? Разве он знает! Ведь то, что было давно уже, с той женщиной, и то, что было в Каракоруме, то все не в зачет идет… Только сейчас все начинается, только сейчас…

Он поднял ее на руки, чувствуя, что сделал это неловко. Но она не противилась. Он не глядел ей в лицо, в глаза. Тело ее было тонкое, благоуханное… нежная кожа… Рубашка брачная заморская шелковая…

Он положил ее на постель. Нечаянно глянул на ее лицо и увидел, что глаза у нее закрыты, веки сжаты… И губы нежные розовые были сжаты, как будто боялась проронить слово или стон… Он задул обе свечи…

Он знал, что руки его сейчас жестки и тяжелы… Она закричала. И в крике ее коротком он расслышал одну только боль. Но ведь и сам он не испытывал наслаждения, хотя и почувствовал, что все делает как надобно… Тонкие руки толкали его грудь ладошками, словно он был преградой каменной…

На другой день, уже после мучительного утра, после того, как осмотрели сведущие женщины окровавленную сорочку, Андрей должен был в средней палате одарить молодую жену. Когда он вошел со своими дружками, Дмитром Алексичем и Андреем Васильковичем, она уже сидела на возвышении и вокруг нее теснились женщины знатные, жены Андреевых братьев. Перед нею, внизу, поставлено было серебряное ведро с водою, словно бы для омовения. И при виде подобного открытого и бесстыдного намека на происшедшее меж ними ночью Андрей почувствовал горечь. В это ведро с водой должно было дружкам положить подарки… Андрей не хотел глядеть на нее и глянул лишь нечаянно, мельком… Она не показалась ему такой красивой, как прежде, и то, что он увидел ее по-новому, еще более огорчило его. Теперь платье на ней было не такое, как ее галицкие наряды, а такое же, как на супругах братьев Андреевых, и показалось Андрею грубым и мешковатым… Он поспешно отвел глаза, не успев уловить ее выражения лица, как она смотрит… Его дружки положили в воду золотые браслеты, ожерелья, серьги и гребни с драгоценными камнями. Полагалось дарить золотом, хотя Андрей всегда больше любил серебро…