Избранные произведения - Александр Хьелланн

В большом кресле в окаменевшей позе лежала фру Венке. Свеча на столе почти догорела. В руке фру Венке был судорожно сжат небольшой пузырек, который обычно находился под замком в аптечке профессора.

Профессор Левдал поставил подсвечник на стол и хотел было броситься к умершей жене, но тут одна мысль поразила его. Он подумал о том, что нужно что-то сделать, чтобы, по возможности, скрыть от людей случившееся. Эта мысль сделала профессора холодным и сильным. Пришел момент, когда надлежало быть мужчиной.

Усилием воли профессор подавил все лишние чувства. Он подошел к жене и приложил к ее губам зеркало. Впрочем, он и без зеркала знал, что смерть последовала мгновенно, — ведь пузырек был пуст.

Профессор приподнял свечу, чтобы отыскать на полу пробку от опорожненного флакона. Этот флакон с пробкой он поставил в свой аптечный шкафчик и закрыл его на замок. И связку ключей спрятал в карман.

Затем профессор, отвернув лицо в сторону, наклонился над фру Венке, поднял ее на руки и понес через комнаты в спальню.

В спальне он зажег все свечи и огляделся вокруг. Теперь, кажется, можно было позвать служанок. Но, конечно, Абрахама пока тревожить не следует.

Одна из прибежавших служанок тотчас же вышла из дома, чтобы скорей привести районного врача господина Бентсена — фру Венке заболела, тяжко заболела, даже, может быть, она при смерти.

Когда профессор снова остался один, он опять подошел к своей аптечке и кое-что достал из нее.

Прибывшего Бентсена профессор встретил в коридоре и сказал:

— Все уже свершилось, милый друг! Ничего уже нельзя сделать… Паралич сердца… И совершенно внезапно.

Бентсен, крепко пожав руку профессора, сказал ему:

— Бедный друг, неужели я запоздал, чтобы помочь тебе?

Левдал ответил:

— Нет, не ты, а я в некотором роде запоздал со своей помощью. Понимаешь, я уже спал. Она легла позже меня. А сердечный припадок начался у нее внезапно и тихо. Когда я проснулся, она была без сознания и уже умирала.

Профессор Левдал говорил торопливо и обстоятельно, как убийца, который желает придать своим словам полную искренность.

Доктор Бентсен, склонившись над умершей, с удивлением спросил:

— Ты, кажется, давал ей мускус?

— Да, что мне было делать?.. Охваченный отчаянием, совершенно одинокий, я растерялся и схватил то, что у меня было под рукой. Впрочем, она была уже несомненно, мертва, когда я сделал попытку влить мускус ей в рот… Ах, я всегда боялся за ее сердце! Но кто мог думать, что так все кончится?!

Бентсен положил руку на его плечо.

— Будь мужчиной, Левдал! — сказал он. — Мы с тобой немало видели в жизни людского горя. И поэтому надо быть в особенности сильным, когда это горе поражает и нас. Впрочем, я вижу, что ты держишь себя в руках, и ты, слава богу, знаешь, где и в чем ты можешь сыскать истинное утешение.

В обычное время доктор Бентсен постоянно бранился либо рассказывал скабрезные анекдоты, но при исключительных условиях его уста всегда произносили какие-нибудь божественные сентенции.

Попрощавшись, Бентсен ушел, и когда дверь за ним закрылась, профессор Левдал почти что рухнул на постель. Да, положение было спасено, все наихудшее скрыто, но силы оставили его, и душа, казалось, совсем надломилась. Лежа в постели рядом с мертвой, он застонал, как от боли.

Вот так, значит, закончилась его супружеская жизнь. Для него она была длительной борьбой, в которой он постоянно проигрывал. Но, в сущности, он и на этот раз проиграл.

Он боролся, чтобы завоевать свою жену, но завоевать не любовью. Она должна была признать его авторитет и полностью склониться перед его мировоззрением.

Тщеславие Карстена Левдала было основой его характера. Все, с чем он встречался в жизни, так или иначе питало это его тщеславие. И только одна Венке постоянно третировала его и не хотела склониться перед ним.

И чем лучше супруги в совместной жизни узнавали друг друга, тем яснее становилось Левдалу: остается все меньше и меньше надежд на то, что она с восторгом подчинится ему. Это, впрочем, не мешало ему с еще большей энергией добиваться победы.

Ведь рано или поздно с полной очевидностью и для нее станет ясно, что она не может обойтись без его руководства. И все ее восторженные идеи окажутся тем, что они и есть на самом деле, — окажутся пустыми и громкими фразами.

И все же Венке импонировала ему. Его подавляли и приводили в смущение ее непримиримость и смелость, ее твердый и пронзительный взор, который нередко останавливался на профессоре, когда он, непринужденно болтая в кругу гостей, несколько отклонялся от истины. Профессора особенно раздражало, что ему никогда не удавалось заронить ей в душу неуверенность и сомнение.

Только в одном пункте он одержал победу над ней — это в борьбе за Абрахама. Но одновременно с этим событием произошло нечто иное, и даже наихудшее, что несло с собой полное поражение.

Тут была его тайна, которую он тщательно от всех скрывал. В глубине своей души он был ревнив, чрезвычайно ревнив. Но так же как его тщеславие никогда не становилось хвастовством, так и его ревность никогда не проявлялась в горячности или же в опрометчивых поступках.

Он всегда помнил слова, которые где-то вычитал в юности: ревнивый муж смешон всегда, но он особенно смешон, когда бросается на виновных с кинжалом.

Карстен Левдал полагал, что быть смешным — это крайний предел человеческого падения, что более жалкой участи не бывает. И по этой причине он дал себе слово — никогда ни на кого не бросаться с кинжалом.

Более того, он вел себя так, что и тень обиды или неудовольствия никогда не появлялась на его лице, даже если он, при своей крайней чувствительности, ощущал себя глубоко задетым или обиженным.

И в браке он избрал точно такой же метод. Он всегда любезно и приветливо встречал тех молодых людей, которые ухаживали за его женой. И о них он всегда отзывался столь похвально, что Венке иной раз досадовала на это.

При этом сам Левдал держался на заднем плане. Такая позиция позволяла еще более отчетливо видеть все рыцарские черты его персоны: он неизменно оставался тактичным мужем и верным другом своей жены. Быть может, поэтому юная фру Венке, так и не полюбив мужа, всегда возвращалась к нему после всех своих беспокойных историй. Все-таки она испытывала к нему доверие — большее, чем к другим людям.

Однако Левдал понимал, что такие душевные встряски почти не по силам ему и что в дальнейшем ему будет еще тяжелей. И это было одной из причин, почему он оставил столицу. Здесь, в маленьком городе, жизнь протекала как-то спокойнее.

Конечно, старший учитель Абель ухаживал за его женой, и это несколько раздражало профессора. Но какими скромными были эти ухаживании! И профессору начало даже казаться, что его чудовищная ревность постепенно вообще перестает его мучить. Но вот тут-то и появился господин Мордтман!

Правда, Венке сначала выказывала полнейшее равнодушие к этому молодому человеку. По этой причине и отчасти по чувству долга профессор и устроил тот злосчастный званый обед, на котором Венке так сдружилась с молодым Мордтманом.

Но начиная с этого обеда, с того момента, когда Венке взглядом поблагодарила молодого бергенца за помощь в споре о школе, Карстен Левдал уже в точности знал, что теперь между Венке и Мордтманом начнется сближение. Впрочем, он, конечно, и не подозревал, как далеко эти отношения зайдут. Но он все же предвидел новое испытание и сразу же применил свой прежний метод: с любезнейшей улыбкой он стал приглашать Мордтмана, подписался на акции фабрики «Фортуна» и даже вошел в правление.

Но все это удавалось ему далеко не с прежней легкостью. С каждым днем ему становилось труднее владеть собой. И теперь ничто более не ускользало от его глаз: он все знал, все понимал и отчетливо видел, как завязывалась и росла близость между его женой и Мордтманом. Он понял все это значительно раньше, чем поняла сама Венке.

В нем все кипело. Нельзя было длить комедию. Прежний его метод уже не помогал — ведь семья могла действительно развалиться. Необходимо было так или иначе вмешаться в это дело.

В тот вечер, когда Левдал, возвращаясь домой, встретил на лестнице Мордтмана, на лицо которого можно было прочесть все возбуждение после предшествовавшей страстной сцены, — в тот вечер профессор ограничился тем, что с силой стукнул палкой по лестнице, хотя и почувствовал, что заставил себя сдержаться в последний раз.

В течение нескольких дней он ходил сам не свой, но сегодня он пришел домой с тем, чтобы все высказать своей жене. Он собирался сегодня поведать ей обо всем, что мучило его с первых дней их брака. Он больше не думал об унижении, он хотел жаловаться — и на это он имел право. Он хотел призвать ее к выполнению долга, от которого она, как порядочная женщина, не смела уклониться.