Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Знаешь, жена Лайвана говорит, будто ты у нее мужа отбила. Оттого, мол, и беда стряслась: батюшка разгневался и мужа сослал. И били тебя, и одежды с головными украшениями отняли – все по ее наущению.

Сюээ побледнела от гнева. А Цзиньлянь была уже в передних покоях и рассказывала Хуэйлянь другую историю:

– Знаешь, как тебя Сюээ срамит. Ты, говорит, и у Цаев сколько лет с хозяином шилась. Если б ты, говорит, с нашим батюшкой не путалась, и Лайвана бы не сослали. А слезы свои пусть лучше соберет да ноги себе вымоет.

Так между женщинами завязалась вражда. Сколько зло ни таи, оно когда-нибудь да выйдет наружу.

Восемнадцатого числа в четвертой луне справляли день рождения Ли Цзяоэр. В гостях у нее были хозяйка заведения матушка Ли и певица Ли Гуйцзе. Юэнян пригласила их с остальными гостями в дальние покои.

Симэнь в тот день пировал с друзьями. Хуэйлянь позавтракала, повертелась немного в дальних покоях, а потом ушла к себе и проспала до тех пор, пока солнце не стало клониться на запад. Ее не раз звали служанки, но она так и не вышла. Сюээ, выжидавшая удобный случай, сама пошла за Хуэйлянь.

– Сестрица, – говорила ей Сюээ, – ты стала как красавица изнеженная. Тебя никак не дозовешься.

Хуэйлянь продолжала спать, повернувшись лицом к стене, и даже не шевельнулась.

– Сестрица, – продолжала Сюээ, – все о муже тоскуешь да беспокоишься, что ли? Раньше надо было беспокоиться. Если б не ты, жил бы он себе и здравствовал в доме Симэня.

Замечание Сюээ сразу напомнило Хуэйлянь разговор с ней Цзиньлянь. Она резко повернулась и вскочила с кровати.

– Людей мутить пришла? – закричала ей в лицо Хуэйлянь. – Если даже из-за меня сослали, твое-то какое дело? Дать тебе как следует, чтоб ты на глаза мне больше не показывалась. Будь довольна, что про тебя молчат. Все уж как-то успокоились. Только тебе неймется. Все свой нос суешь, все язвишь.

– Ах ты, рабское твое отродье, потаскуха проклятая! – обрушилась на нее рассвирепевшая Сюээ. – Да как ты смеешь меня ругать?

– Пусть я рабское отродье, потаскуха. Зато ты любовница слуги, – отвечала Хуэйлянь. – Лучше с хозяином жить, чем, как ты, со слугой. За чужим мужем бегаешь, да еще и похваляешься.

Сюээ тут из себя вышла и, подбежав к Хуэйлянь, дала ей пощечину.

Хуэйлянь от неожиданности вся покраснела.

– Как ты смеешь меня бить? – крикнула Хуэйлянь и, насупившись, стала наступать прямо на Сюээ.

Завязалась драка. Подбежала Шпилька и разняла их. Она повела Сюээ на кухню, но обе женщины продолжали осыпать друг дружку бранью.

Вошла Юэнян.

– Где ваша порядочность? – упрекала она. – В доме гости, а они драку затеяли и хоть бы что. Погодите, придет хозяин, я ему все скажу.

Сюээ ушла. Юэнян посмотрела на растрепанную Хуэйлянь и сказала:

– Ступай причешись и приходи к нам.

Хуэйлянь не проронила ни слова, а когда Юэнян удалилась, она заперлась у себя в комнате и проплакала до сумерек. В то время как в задней зале веселились пирующие, бедная Хуэйлянь не выдержала – привязала к дверному столбу две ленты для бинтования ног и повесилась. Было ей от роду двадцать пять лет.

Да,

Все хорошие вещи в этом мире так хрупки,Как игра облаков и глазури на кубке.

И какое совпаденье! В то самое время около комнаты Хуэйлянь оказалась Юэнян, провожавшая матушку Ли и Ли Гуйцзе. Запертая дверь и тишина навели Юэнян на подозрение и, едва дождавшись, пока гостьи сели в паланкин, она поспешила к Хуэйлянь. Дернулась в дверь, никто не ответил. Встревоженная хозяйка позвала слугу, и тот нырнул в комнату через окно.

Да,

Кувшину расколоться –Осколки у колодца.

Слуга разрезал ленты, снял Хуэйлянь. Долго ее отхаживали, но она, увы, была мертва. Так никто и не знал, когда она испустила дух.

Только поглядите:

Закоченело тело, жизни свет угас. Душа неуловимая в свою далекую обитель устремилась. Зеркало души – глаза – закрылись, потускнели. Покойник – гость недолгий на белом свете. Куда ж навечно исчезает жизни радостное ликованье? Кажется она лишь облаком, плывущим в воде осенней.

Убедившись, что спасти Хуэйлянь невозможно, Юэнян заволновалась и велела Лайсину скакать верхом за хозяином. Сюээ, опасаясь, как бы Симэнь не стал дознаваться и не обвинил ее в случившемся, вертелась около Юэнян.

– Прошу вас, не говорите, что мы с ней поссорились, – умоляла она хозяйку, встав перед ней на колени.

– Что, теперь боишься? – Юэнян заметила, как напугана была Сюээ, и пожалела ее. – Вот и надо было поменьше язык распускать.

К вечеру приехал Симэнь Цин. Юэнян объяснила ему, что Хуэйлянь в тоске по мужу целый день проплакала, а когда все были на пиру, покончила с собой.

– Вот глупая баба! – заметил Симэнь. – Не суждено ей было вкушать счастье.

Симэнь направил уездному правителю Ли слугу с письменным уведомлением о происшедшем. В нем, в частности, говорилось, что означенная женщина отвечала в доме за посуду; после пира, обнаружив пропажу серебряного бокала и опасаясь наказания, покончила с собой. Правителя, кроме того, одарили тридцатью лянами серебра, и он, разумеется, ответил услугой на услугу: послал на место чиновника со следователем.

Симэнь купил гроб и тот же час получил разрешение на сожжение останков покойной. Бэнь Дичуань и Лайсин отвезли гроб за город в обитель Дицзана.[383] Сожигателей наградили пятью цянями серебра, чтоб подложили побольше дров, и те уже хотели было разводить костер, как неожиданно подоспел узнавший о несчастье отец погибшей гробовщик Сун Жэнь и не дал им приступить к делу. Оплакивая безвинно загубленную дочь, он обвинял Симэнь Цина, который, полагаясь на свое влияние, хотел взять себе его дочь.

– Моя дочь – женщина порядочная! – кричал он. – Она воспротивилась его желанию, и ее довели до смерти. Я властям жаловаться пойду. Только попробуйте сожгите! Жалобу подам!

Сожигатели разошлись кто куда, а Бэнь Дичуаню с Лайсином ничего другого не оставалось, как оставить гроб в монастыре и доложить обо всем Симэню.

Да,

Когда вдвоем тебя встречаютДракон зеленый с Тигром белым,[384]Нельзя сказать: что ожидает –путь к достиженьям или бедам.

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ЛИ ПИНЪЭР ВЕДЕТ ИНТИМНЫЙ РАЗГОВОР В ЗИМОРОДКОВОМ ПАВИЛЬОНЕ

ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ, ХМЕЛЬНАЯ, МАЕТСЯ В ВИНОГРАДОВОЙ БЕСЕДКЕ

Глумится над Небом, высоким и чистым,

Чужих понуждает распутничать жен;

Тут жизни лишит, там судьбу искалечит –

Предела коварству не ведает он.

Излишества вечно приводят к разврату.

Где алчность и злоба – не жди доброты.

Зачем безрассудны, озлоблены люди? –

Небесный правитель, не знаешь ли ты?

И вот вернулся из столицы Лайбао, спешился и пошел на крытую террасу доложить Симэню о поездке.

– В столице первым делом отправился к дворецкому, передал письмо, – рассказывал слуга. – Дворецкий представил меня его превосходительству. Господин императорский наставник взглянул на визитную карточку с перечнем даров и принял подарки. Я изложил дело. Его превосходительство повелел тотчас же написать письмо и отправил его с концом к господину Хоу, военному губернатору Шаньдуна, которому было дано распоряжение: разбирательство по делу группы соляных торговцев прекратить, Ван Цзиюня и остальных, общим числом двенадцать человек, из-под стражи освободить. Дядя Чжай свидетельствует вам свое нижайшее почтение и просил вам передать, батюшка, что хотел бы вас видеть в столице в дань рождения его превосходительства – пятнадцатого числа в шестой луне. У меня, говорит, с батюшкой разговор есть.

Симэнь Цина благие вести привели в восторг. Лайбао тоже заработал от купца Ван Сыфэна пятьдесят лянов серебром и, посланный хозяином, побежал с новостями к богачу Цяо. Тем временем вернулись Бэнь Дичуань и Лайсин. Пока хозяин вел разговор с Лайбао, они стояли около террасы.

– Ну, как? Предали огню? – спросил Бэня Симэнь, когда ушел Лайбао.

Бэнь Дичуань замялся. Тогда вперед выступил Лайсин и, наклонившись над самым ухом хозяина, зашептал:

– Сун Жэнь на поле прибежал и не дал сжечь. Такие вещи говорил, что не могу передать.

Не услышь такого Симэнь, все б шло своим чередом, а тут его охватил гнев.

– Жить ему, что ли, надоело, голодранцу? – закричал он. – Ну и негодяй! – Симэнь обратился к слуге. – Иди пригласи зятя, пусть письмо напишет.

Симэнь отправил Лайсина к уездному правителю Ли, и тот отдал распоряжение конвойным доставить связанного Сун Жэня в управу.

Он был обвинен в нарушении порядка – использовании самоубийства дочери как предлога для вымогательства. Его привели в присутствие, зажали в тиски, дали двадцать ударов большими батогами, да так, что по ногам потекла кровь, и составили письменное показание. Сун Жэню впредь запрещалось беспокоить Симэнь Цина, а околоточному и сожигателям предписывалось под наблюдением слуг Симэня предать тело огню и доложить потом в управу.