Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

Заметив, что солнце клонится к западу, Симэнь поспешно помог Цзиньлянь одеться и позвал Чуньмэй с Цюцзюй убрать постель. Они проводили ее в спальню, а когда Чуньмэй вернулась, Цюцзюй собрала посуду и хотела было запереть сад, как к ней вынырнул из-за беседки сынишка Лайчжао – Тегунь.

– Тетя, угости сливой! – попросил он Чуньмэй.

– Тебя откуда принесло, арестант! – крикнула Чуньмэй и дала ему слив и персиков. – Смотри, возле передних покоев не показывайся, а то батюшка пьяный. Он тебя прибьет.

Пострел схватил фрукты и бросился наутек. Чуньмэй заперла сад и вернулась в спальню Цзиньлянь, чтобы приготовить им с хозяином постель, но не о том пойдет речь.

Да,

С утра в Ущелье золотом[404]себе устроил знатный пир,И к ночи юбки шелестят –с красотками не расстается.В утехах, в радостях земныхего сосредоточен мир:Едва померкнет свет дневной,заря вечерняя зажжется…

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ИЗ-ЗА ТУФЕЛЬКИ РАЗЫГРЫВАЕТ ЦЗИНЬЛЯНЬ

РАЗГНЕВАННЫЙ СИМЭНЬ ЦИН ИЗБИВАЕТ ТЕГУНЯ

Чем милосердней, чем добрей мы к людям,

Тем крепче на ногах стоять мы будем.

Нужны покой и трезвое мышленье,

Все промахи – от спешки, от волненья.

Терпенье с постоянством вечно дружат,

Где ровен путь, там путники не тужат.

Кто скаредностью черствой не страдает,

Обильный урожай плодов снимает.

Так вот, проводили Цзиньлянь в спальню. Симэнь разделся, оставшись в одной короткой рубашке из легкого шелка, на Цзиньлянь была лишь газовая красная кофта, прикрывающая грудь. Они сели рядом, плечом к плечу, и снова наполнили чарки. Симэнь обнял Цзиньлянь за шею, и они стали пить из уст в уста. Он был с ней очень ласков, заглядывался на ее распущенные волосы-тучи, полуобнаженную пышную грудь, смотрел ей в томные и лукавые глаза. Она напоминала опьяневшую фаворитку Ян.[405]

Нежная рука потянулась к его поясу, чтобы поиграть тем самым предметом. Тот встревожился, на нем показалась серебряная подпруга. Под ее тихий и монотонный перезвон вытянулся канат, могучий и длинный. Обрадованный Симэнь Цин воскликнул:

– Поиграй еще. Ведь это ты так его напугала, что он онемел.

– Как это – онемел? – спросила Цзиньлянь.

Симэнь Цин ответил:

– Если это не болезнь онемения, почему он стал таким мягким и не в силах подняться? Почему ты не попросишь его как следует?

Женщина с улыбкой бросила взгляд, присела на корточки и, опершись на ногу Симэня, как на подушку, сняла пояс, которым были подвязаны его штаны. Разве можно в таком положении оставаться бесчувственным! Так болезнь онемения притворившегося мертвым того самого предмета проходит как не бывало.

Поиграв какое-то время, Цзиньлянь поднесла предмет к напудренному лицу и долго прижимала к нему, затем стала сосать, а кончиком языка лизать самый кончик, напоминавший по виду рот гадюки. Предмет вспыхнул моментальным гневом и поднялся. Впалые, потерявшие прелесть глаза округлились и вспучились, повисшие волосы на щеках поднялись и стали торчком. Симэнь Цин, чтобы продлить себе удовольствие, присел на подушку, позволяя женщине, стоя на четвереньках, сосать, чтобы она с еще большим усердием продолжала начатое. Вскоре в нем пламенем загорелась страсть, и они снова отдались усладам.

– Дорогой! – умоляла Цзиньлянь. – Пощади свою рабу, больше так не терзай ее!

В эту ночь они предались разгулу буйных страстей.

Тому подтверждением стихи:

Был пыл отважного сраженья,Был миг блаженный наслажденья –Затишья и отдохновеньяПришла к любовникам пора.Но снова томный взор лучится,И черенок в руке томитсяИз тучи дождь готов пролиться…Так бесконечно будет длитьсяИх любострастная игра.Звучат удары пульса в лад,Бьет плоти белизна сквозь полог,Уста, как сполохи, горят,Их поцелуй глубок и долог.Снующей за травой рыбешкойТуда-сюда он быстро мчится;Крадется медленно, как кошка,Чтобы поймать шальную птицу.Пока у черепахи чуднойСладчайший сок не источится,Не смеет даже на секундуЧанъэ отсюда отлучиться.

На другой день Симэнь с утра выехал из дому. Цзиньлянь встала к обеду, сняла ночные туфельки и хотела было обуть свои красные вышитые, в которых ходила накануне, но обыскала все кругом – одна туфелька исчезла.

Она позвала Чуньмэй.

– Мы с батюшкой провожали вас до спальни, – говорила Чуньмэй, – а постель несла Цюцзюй.

Цзиньлянь кликнула Цюцзюй.

– Я не заметила на вас, матушка, никаких туфелек, когда вы шли в спальню, – сказала Цюцзюй.

– Ну что за глупости ты болтаешь! – оборвала ее Цзиньлянь. – «Не заметила туфель!» Значит, я, по-твоему, босая, что ли, шла?

– Если вы, матушка, их обували, то куда ж она могла деться? – недоумевала Цюцзюй.

– Негодяйка, рабское отродье! – заругалась Цзиньлянь. – Ты еще будешь мне выговаривать?! Если некуда ей деться, разыщи ее мне сейчас же!

Цюцзюй обыскала все три комнаты, перешарила все под кроватью, перерыла на кровати, но туфельки и след простыл.

– Наверно, у меня в спальне черт завелся, вот и утащил, прямо с ноги снял, – бранилась Цзиньлянь. – На что, спрашивается, я тебя тут держу, рабское отродье?

– Может быть, вы забыли их в саду, матушка? – проговорила Цюцзюй.

– Ты в своем уме? Что я, не помню, обута была или босая? – Цзиньлянь позвала Чуньмэй. – Ступай с этой негодницей в сад. Не найдете, накажу, рабское отродье. С камнем над головой стоять заставлю.

Чуньмэй повела Цюцзюй в сад. Они обыскали всю Виноградную беседку, но туфельки так и не нашли.

Да,

Все прислужники-духи прибрали давно.Не ищи в камыше, озаренном луной.

– Ты как сваха, забывшая дорогу, – говорила Чуньмэй, когда они шли из сада. – Тебе теперь и сказать нечего. Продала матушка Ван жернов и молоть нечем.

– Я, конечно, не знаю, кто стащил у матушки туфельку, но я не видала на ней никаких туфель, – твердила свое Цюцзюй. – Может, ты калитку отперла, а кто-нибудь вошел да и взял ее.

Чуньмэй плюнула ей в лицо.

– Ах ты, негодяйка, чтоб тебе ни дна ни покрышки! – заругалась она. – Теперь меня вздумала винить! Да я даже матушке Шестой не открыла, неужели стану невесть кого пускать! Ишь, чего придумала! Ты постель несла, рот разинула и потеряла, а теперь оправдываешься.

– Не нашли мы туфельку, – объявила Чуньмэй и ввела Цюцзюй.

Цзиньлянь распорядилась вывести Цюцзюй во двор и поставить на колени.

– Дайте я еще поищу в саду, – со слезами просила Цюцзюй. – Не найду, тогда наказывайте.

– Не верьте вы ей, матушка! – вставила Чуньмэй. – Мы весь сад вдоль и поперек обыскали. Иголка нашлась бы, не только туфелька.

– Дайте, я поищу, – упрашивала Цюцзюй и, обратившись к Чуньмэй, сказала: – А что ты со своим языком лезешь?

– Ладно! – согласилась, обернувшись к Чуньмэй, Цзиньлянь. – И ты с ней иди, погляди, где искать будете.

Чуньмэй опять повела Цюцзюй в сад. Обыскали у приозерного камня, у грота, цветочной клумбы и в сосновой аллее – все напрасно. Цюцзюй нервничала. Чуньмэй дала ей две пощечины и потащила к Цзиньлянь.

– Мы в гроте не смотрели, – сказала Цюцзюй.

– В каком гроте? – спросила Чуньмэй. – В гроте Весны, где батюшкина летняя спальня, что ли? Да матушка вчера туда и не ходила. Раз нет, значит нет. Пойдем, так матушке и скажешь.

Чуньмэй пошла с ней в грот Весны. Они осмотрели спальню. Цзиньлянь заглянула на полки.

– На полки пригласительные карточки с бумагой кладут, а не туфли. Нечего их там искать, – торопила ее Чуньмэй. – Хватит тебе хитрить и время тянуть. Ишь, все полки перевернула. Хочешь, чтобы тебе и от хозяина досталось? Ты своим упрямством себя до погибели доведешь. Это я тебе точно говорю.

– А это что? Не матушкина ли туфелька? – крикнула немного погодя Цюцзюй, вынимая из свертка благовоний и трав туфельку. – Вот и нашлась!

– Да, это она! – повертев в руках ярко-красную туфельку, заключила Чуньмэй. – Но как она могла попасть на эти полки? Тут что-то не то.

Они пошли к Цзиньлянь.

– Нашли? Где она была? – сразу спросила их Цзиньлянь.

– У батюшки в летнем кабинете на полке среди ароматных трав лежала, – отвечала Чуньмэй.

Цзиньлянь взяла найденную туфельку, поставила рядом с той, которая была у нее. Обе из расшитого цветами и узорами ярко-красного атласа, на белой шелковой подошве – зеленой к пятке и голубой у носка. Единственное отличие, заметное лишь при внимательном рассмотрении, сводилось к оттенку ниток – зеленых и зеленовато-бирюзовых, которыми их шили. Цзиньлянь примерила туфельку. Она оказалась тесноватой. «Да это же туфля Хуэйлянь, – сразу сообразила она. – Когда ж это она дала ее проклятому насильнику? Он не решился ее в доме держать, вот и спрятал в гроте. Только и там ее разыскали». Она повертела туфельку и сказала: