Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Назови меня «милый», тогда пощажу, – говорил Симэнь, – помогу встать.

– Мой милый, – шептала она, не заставляя себя долго упрашивать, – тебе другая по душе. Зачем же со мной связываешься?

Да,

Щебечет иволга своей подруге клятвы,Цветы, омытые дождем, лежат помяты.

Они порезвились еще немного.

– Пойдем в Виноградную беседку, там и метнем в вазу стрелы, – предложила Цзиньлянь и, взяв в руки лютню, заиграла конец вступления к мелодии «Островок прохлады»:

Пронесся хоровод —бессонных мыслей рой,Подлунный небосводнад солнечной горой.Бессмертных духов пирв чертогах золотых.Напев небесных лир —стон радостей земныхПусть водные часыуслышат ход времен,Но отзвуком весныбокалов перезвон.Хором подхватили припев:Ветер, ветер, в западных скитаньяхНе гони колеса осени печальной!Заключительная ария:Время – молнии вспышка.Как эта ночь хороша!Ночи и дни – спешат,Горести от излишка.Пир, несмолкающий смех,Милых жемчужные плечи,Песня любви быстротечной…Жизнь создана для утех.

Они шли рядом, плечом к плечу. Обогнули бирюзовый пруд, беседку Роз, обошли Зимородковый павильон и очутились перед Виноградной беседкой. Чудесное это было место!

Только поглядите:

На каменном остове резные перила. Вокруг все в зелени густой, обильной. Тысячи ветвей поникли. Подобно инею покрывают их тяжелые гроздья лиловых плодов. Ароматами осени пахнуло. Будто средь зеленых облаков повисли вышитые пояса. Склонились кисти «дамских пальчиков». В плодах хрустальных горит нефритом сок. Колышутся гроздья зеленых перлов. На золотых рамах сверкает изумрудный нектар. То из Западных земель[401] породы, таящие нектарного ключа редчайший аромат. Тут в самом деле диковинки-цветы всех четырех сезонов года. А свежий ветерок и лунное сиянье ни за какие деньги не купить.

В Виноградной беседке стояли четыре прохладных табурета и ваза сбоку. Цзиньлянь отставила в сторону лютню и только хотела было метнуть в вазу стрелу, как вдали показались Чуньмэй и Цюцзюй. Первая несла вино, а вторая – коробку яств, на которой стояла чаша с охлажденными фруктами.

– Ты ведь ушла такая недовольная, – заметила Цзиньлянь. – Все-таки принесла, что тебя просили.

– Где я вас только не разыскивала, – проговорила Чуньмэй. – Никак не думала, что вы тут окажетесь.

Цюцзюй поставила коробку. Симэнь открыл ее и увидел внутри восемь отделений. В каждом лежали изысканные кушанья и плоды: в одном – маринованные гусиные потроха, в другом – нарезанное тонкими ломтиками мясо, в третьем – серебрянка в коричном соусе, далее – рубленая провяленная цыплячья грудка, свежие зерна лотоса, молодые орехи, свежие чилимы и каштаны. Тут же стоял серебряный кувшинчик виноградного вина, изящные золотые чарочки-лотосы, лежали две пары палочек слоновой кости. Симэнь поставил коробку на стол, а сам сел напротив Цзиньлянь.

Началась игра. Они пустили стрелы «через мост», «попали опереньем в цель», потом следили за «парою гусей парящих», «кандидатами, успешно сдавшими экзамен», «ученью преданными красавицами Цяо»[402] и «весной уснувшей фавориткой Ян»; смотрели, как «дракон прячется в пещере» и как «жемчужины свисают с занавески». Они метнули более десятка стрел, и Цзиньлянь почувствовала, что опьянела. Лицо разрумянилось, в глазах зарябило. Симэнь решил выпить любовный напиток «ароматичное вино» и послал за ним Чуньмэй.

– Послушай, говорунья! – обратилась к ней Цзиньлянь. – Будь добра, принеси мне из спальни прохладную циновку и подушку. Меня так в сон и клонит. Я лягу.

– Ну, хватит! – заявила привыкшая капризничать Чуньмэй. – Все вам подавай! Так я вам и пойду за постелью!

– Если сама не захочешь, пошли Цюцзюй, – сказал Симэнь. – Ты за вином ступай.

Чуньмэй покачала головой и исчезла. Наконец, с циновками и одеялом явилась Цюцзюй. Цзиньлянь велела ей приготовить постель и запереть сад.

– Придешь, как позову, – наказала она.

Цюцзюй расстелила постель и ушла.

Симэнь скинул с себя бледно-зеленый халат, бросил его на перила и вышел из беседки. Пройдя по тропинке средь пионов и очутившись в сосновой аллее, он отправил у клумбы естественную надобность, а когда вернулся в беседку, Цзиньлянь, обнаженная, уже лежала на циновке. На ногах у нее были ярко-красные туфельки, а в руке белый шелковый веер. Цзиньлянь сразу возбудила в нем страсть. Разгоряченный винными парами, он тоже разделся, сел на табурет, ногой пошевелил сердцевину цветка, отчего из него капнул нектар, подобный тому, какой оставляет за собою улитка. Потом Симэнь снял с ее ног вышитые туфельки, поиграл ими, а немного погодя разбинтовал ей ноги и привязал их по обеим сторонам к обвитой виноградником решетке. Цзиньлянь стала похожа на золотого дракона с вытянутыми лапами. Лоно разверзлось. Пунцовый крюк появился наружу. Стал источать пряный аромат гвоздики. Сначала Симэнь, присев, копье свое нацелил и «оперением в мишень попал». Потом, держась за изголовье, собрав все силы, в бой ринулся, который вел, пока поле битвы не застелило плотной пеленою мрака, в котором он сновал, как угорь в иле. Цзиньлянь внизу без умолку стонала.

Сраженье было в самом разгаре, когда с подогретым вином появилась Чуньмэй. Едва завидев происходящее, она поставила вино и стремглав бросилась в самую высокую беседку, названную Беседкой спящих облаков. Там, облокотившись на шашечный столик, Чуньмэй занялась расстановкой фигурок, но ее заметил Симэнь и поманил рукой. Чуньмэй не пошла.

– Ах ты, болтушка! – заругался он. – Хочешь, чтоб тебя силой приволокли?

Он бросил Цзиньлянь и крупными шагами направился к Чуньмэй. Она тем временем успела сбежать узкой тропинкой вниз к гроту Весны, а через него – к мокрому, высотой по пояс, кустарнику, в чаще которого и спряталась. Однако Симэнь заметил, как в тени мелькнула фигура.

– Ах ты, болтушка, от меня не уйдешь, – крикнул Симэнь и, схватив ее за талию, понес в Виноградную беседку.

– Выпей чарочку, – сказал он, сажая Чуньмэй на колени.

Они попивали вино, Вдруг Чуньмэй увидела Цзиньлянь, лежавшую с привязанными к решетке ногами.

– Что это вы тут делаете? – спросила она. – И это средь бела дня. А кто увидит, хорошо ли?

– Ты калитку заперла? – спросил Симэнь.

– Заперла.

– Смотри, как я буду метать стрелы в живую вазу,[403] – обращаясь к Чуньмэй, молвил Симэнь. – Игра называется «Золотая пуля поражает серебряного гуся». Гляди! За каждое попаданье пью чарку.

Он вынул из чаши несколько слив и, нацелившись, пустил подряд три штуки в лоно Цзиньлянь. Все угодили в сердцевину цветка. Симэнь выпил подряд три чарки любовного напитка и велел Чуньмэй поднести чарку Цзиньлянь, а сам спрятал сливину в лоно, не стал вынимать и начинать сражение не думал. Возбужденная Цзиньлянь была переполнена страстью, однако не решалась позвать Симэня, лежала обессилевшая, с помутившимися глазами.

– Ну и лиходей же ты, – шептала она с дрожью в голове. – Доведешь ты меня, мучитель, до погибели.

Но Симэнь, не обращая никакого внимания на нее, знай себе пил вино, а Чуньмэй приказал встать рядом и обмахивать его опахалом. Немного погодя он развалился в кресле, начал клевать носом и заснул. Чуньмэй слегка толкнула его в бок и опрометью бросилась через грот в дальние покои. Послышался стук в калитку. Чуньмэй открыла. Перед ней стояла Пинъэр.

Симэнь проспал, должно быть, целую стражу. Когда он проснулся, перед ним по-прежнему была распростерта привязанная Цзиньлянь. Вздымались вверх ее белоснежные ножки. У него снова загорелось желание и, воспользовавшись отсутствием Чуньмэй, он приблизился к Цзиньлянь, достал сливину и велел ей съесть ее. Он расположился на циновке, достал из мешочка безделки для любовных утех, сперва приладил серебряную подпругу, потом серное кольцо, но, продолжая разминку, в схватку не вступал, лишь кружил вокруг лона, потирал-похлопывал и не углублялся. Возбужденная Цзиньлянь, не вытерпев, закричала:

– Ну, давай же! Не могу я больше! Знаю, ты из-за Ли Пинъэр на меня злишься, вот и мучаешь. Но после того, как я натерпелась сегодня, уж больше не отважусь тебя дразнить.

– А, негодница! – засмеялся Симэнь. – Теперь ты по-другому заговорила.

– Что ты делаешь?! Довольно! – едва слышно, задыхаясь, шептала Цзиньлянь. – Прости меня! Пощади! – наконец, выкрикнула она, и в ее голосе послышалось отчаяние.

– Я еще не показал тебе, как «монах ударяет в колокол», – сказал Симэнь и снова ринулся в схватку.

Цзиньлянь закрыла глаза. В груди у нее что-то тихо клокотало, язык одеревенел. Она совсем утратила силы.

Симэнь испугался, отвязал ей ноги и посадил на циновку. Не сразу она открыла глаза и стала приходить в себя.

– Мой милый! – произнесла она, наконец, сквозь слезы. – Почему ты сегодня так жесток со мной? Ведь я чуть было с жизнью не простилась. Не надо больше так. У меня голова кружится. Я ничего не соображаю.