Загадка Рунного Посоха: Черный Камень. Амулет безумного бога. Меч зари. Загадка рунного посоха. - Майкл Муркок

Д’Аверк поднял небольшое огненное копье и направил его под углом на скованные руки Хокмуна. Затем он коснулся штырька, и из дула вырвался луч концентрированного тепла. Хокмун почувствовал, как боль обожгла руку, но стиснул зубы. Боль стала сильней, и он понял, что скоро закричит, но раздалось клацанье и одно из звеньев цепи распалось. Правая рука освободилась. Он потер ее и чуть не закричал, когда коснулся того места, где доспех был прожжен насквозь.

— Скорей, — торопил его Д’Аверк. — Вот, держите этот конец натянутым. Теперь будет легче.

Наконец Хокмун освободился от цепей. Они занялись освобождением Оладана и Ийссельды. К тому времени, когда они закончили, Д’Аверк страшно нервничал.

— У меня здесь ваши мечи, — сообщил он. — И новые маски, и лошади. Вы должны следовать за мной. И поспешим, пока не вернулся барон Мелиадус. Я, по правде говоря, думал, что он уже вернулся.

В темноте ночи они прокрались туда, где были привязаны кони, надели маски, пристегнули мечи и забрались в седла.

В это время они услышали, как по склону холма поднимаются лошади, услышали возгласы замешательства и гневный рев, который мог принадлежать лишь обманутому барону.

— Быстро! — прошипел Д’Аверк. — Мы должны быстро скакать в Камарг.

Они вонзили шпоры в бока лошадей и с места перешли в дикий галоп, несясь с холма к полю боя.

— Дорогу! — орал Д’Аверк. — Дорогу! Должен проехать отряд! Подкрепление!

Солдаты разбегались в разные стороны, когда они с шумом пронеслись через весь лагерь. Отовсюду неслась брань в их адрес.

— Дорогу! — кричал Д’Аверк. — Послание Главному Командору! — Он повернул голову к Хокмуну и крикнул ему: — Мне скучно все время повторять одно и то же вранье! — И он снова заорал: — Дорогу! Снадобье для пораженных чумой!

Позади послышался топот других лошадей, когда барон Мелиадус со свитой пустились вдогонку.

Теперь беглецы видели, что бой все еще продолжается, но не с прежней интенсивностью.

— Дорогу! — ревел Д’Аверк. — Дорогу барону Мелиадусу!

Лошади перескакивали через скопления людей, огибали боевые машины, все ближе и ближе подбираясь к башням Камарга. Позади беглецов раздавались крики барона Мелиадуса.

Они уже достигли рубежа, где лошади скакали по трупам гранбретанцев, главные силы которых остались далеко позади.

— Срывайте маски! — закричал Д’Аверк. — Это наш единственный шанс! Если они вовремя узнают вас или Ийссельду, они сдержат свой огонь. Если же нет…

Из темноты ударил яркий луч огненного копья, едва не поразивший Д’Аверка. Позади в них целились люди Мелиадуса. Хокмун вцепился в ремешки своей маски, отстегнул ее наконец и отшвырнул прочь.

— Стойте! — послышался голос почти настигшего их барона. — Вы погибнете от рук своих же, дураки! Стойте, идиоты!

Со стороны Камарга летели огненные лучи, освещая ночь красным светом. Лошади мчались по трупам, а это не совсем удобная почва для передвижения. Д’Аверк пригнулся к самой шее своей лошади. Ийссельда и Оладан последовали его примеру, а Хокмун выхватил меч и крикнул:

— Воины Камарга! Это Хокмун! Хокмун вернулся!

Огненные копья продолжали их обстреливать, а они подъезжали все ближе к одной из башен. Д’Аверк выпрямился в седле.

— Камаргцы! Я привел вам Хокмуна, который по… — И по нему плеснуло огнем. Он вскинул руки, вскрикнул и начал валиться с коня. Хокмун поспешил к нему и подхватил, не давая упасть. Доспехи Д’Аверка были раскалены докрасна, местами даже расплавлены, но Д’Аверк вроде бы был жив. С его покрывшихся волдырями губ слетел слабый смех: — Вот образец несерьезного отношения к жизни — связать ее с вашей…

Спутники его в замешательстве остановили своих коней. Позади них барон Мелиадус и его свита тоже остановились.

— Оладан, возьми поводья его лошади, а я буду поддерживать его в седле. Посмотрим, нельзя ли подобраться к башням ближе.

Вновь хлестнуло пламя, но на этот раз с другой стороны.

— Стой, Хокмун!

Хокмун пропустил этот приказ мимо ушей и поскакал дальше, медленно выбирая дорогу сквозь смерть и грязь и поддерживая Д’Аверка.

Когда из башни вырвался огромный луч света, он крикнул:

— Воины Камарга! Это Хокмун и Ийссельда, дочь графа Брасса!

Свет растаял. Конники барона уже неподалеку от них. Ийссельда от усталости качалась в седле. Хокмун приготовился отражать нападение Волков Мелиадуса.

И вдруг появилось десятка два бронированных гвардейцев, несущихся на рогатых лошадях, которые окружили четверку друзей.

Один из гвардейцев повнимательней присмотрелся к Хокмуну, и глаза его вспыхнули от радости.

— Это милорд Хокмун! Это Ийссельда! Ну, теперь удача будет сопутствовать нам.

На некотором расстоянии от них барон Мелиадус и его свита остановились, а потом повернули обратно.

Они появились в Замке Брасс утром, когда бледный свет солнца упал на лагуны и дикие быки поднимали головы от водопоя и смотрели, как они проезжают мимо. Ветер шевелил тростник, заставляя его волноваться и делая похожим на море, а холм, на котором стоял город, был усеян виноградниками и садами, полными фруктов, только-только начавших созревать. На вершине холма стоял Замок Брасс, старый, но крепкий и, казалось, не изменившийся от войн, бушевавших на границах провинции.

Они поднялись по извилистой белой дороге, въехали во двор, где радостные слуги выбежали принять у них лошадей, а затем вошли в зал, полный трофеями графа Брасса. Зал был странно холоден и пуст, если не считать одинокой фигуры подле большого камина. Хотя человек этот и улыбался, глаза его были полны страха, а лицо сильно постарело с тех пор, как Хокмун видел его. Это был мудрый сэр Боджентль, поэт-философ.

Боджентль обнял Ийссельду и стиснул руку Хокмуна.

— Как граф Брасс? — спросил Хокмун.

— Физически он здоров, но потерял волю к жизни. — Боджентль сделал знак слугам помочь Д’Аверку. — Отнесите его в комнату в северной башне. Я займусь им, как только смогу. Идемте, — предложил он, — увидите сами.

Они оставили Оладана и Д’Аверка и по старой каменной лестнице поднялись на площадку, где по-прежнему находились апартаменты графа Брасса. Боджентль открыл дверь, и они вошли.

В спальне стояла простая солдатская кровать, большая и квадратная, с белыми простынями и незамысловатыми подушками. На подушках покоилась большая голова, казалось, высеченная из металла. В рыжих волосах появилось намного больше седины, бронзовое лицо стало бледней, но медные усы остались прежними. И густые брови, тяжело нависшие над глубоко посаженными глазами золотисто-карего цвета, тоже не изменились. Глаза, не мигая, уставились в потолок, а губы, сжатые в твердую линию, не шевелились.