Оркестр меньшинств - Чигози Обиома
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из военного музея в этой новой стране они отправились к «зеленой линии», назад в Лефкошу, и он увидел другой Кипр, другую страну, отделенную от Северного Кипра всего лишь колючей проволокой. Он задумался. Это наполнило ему об историях, которые рассказывал ему отец про Биафру. Его тронул вид Музея варварства, о котором гид сказал: «Не входите, кто не любит фильмы ужасов». И тогда они вошли с ним, почти все. Из тесных дверей мой хозяин увидел ванную, в которой были застрелены женщина и ее дети, их кровь все еще оставалась на стене и ванне, как это было в год, который у Белого Человека называется 1963-й.
– Кровь на этой стене старше любого из нас, – сказал гид, пока они разглядывали это страшное место.
Мой хозяин это запомнил, и те последние слова долго оставались с ним, когда экскурсия закончилась и они с Тобе вернулись в кампус. Но ничто из этого не тронуло его так, как город-призрак, который настолько запал ему в душу, что позднее тем вечером, когда он заснул на диване в гостиной, ему приснилась Вароша. Ему снилось, как он бежит за гусенком, а тот, подпрыгивая, несется от него, прячется в заброшенных домах. Он преследовал птицу на глазах турецкого солдата, поднявшегося на крышу здания, наблюдающего. Птице мешал бежать прутик, зацепившийся за ее левую ногу. Гусенок вбежал в один из домов, в тот самый, дверь которого была прислонена к стене. А мой хозяин преследовал птицу, и сердце его билось. В доме пахло ржавчиной и разложением, полы были покрыты землей и пылью. Микроскопические частицы стенной краски висели в воздухе словно в ожидании чего-то, что не придет никогда. Он пробежал дальше и увидел, как гусенок поднимается по лестнице, весь потемневший от соприкосновения с землей и пылью. Перила потрескались, а внизу к подножию стены цеплялись, словно когтями, слои мха. На сломанной двери висела рубашка, мой хозяин заглянул и увидел разбросанные по комнате стулья, перевернутую мебель, все это оплетала чудовищная сеть непроницаемой паутины. Он потел и тяжело дышал, а гусенок продолжал быстро подниматься, в основном прыжками, помогая себе крыльями, поворачивая на лестничных площадках, словно этот путь был проложен для него, а его бегство предписано. Наконец он оказался на крыше здания. Мой хозяин, сам не понимая почему, крикнул гусенку, чтобы тот остановился, не двигался дальше, и гусенок повернулся к нему. Но птица тут же подпрыгнула в воздух и спустилась к берегу. Мой хозяин в панике бросился за ней головой вперед, забыв в пылу погони, где он. Он падал и кричал, летя к неминуемой гибели, и в этот момент проснулся.
Солнце почти зашло, и его громадные, бесконечные тени утратили четкость. Он открыл глаза и увидел Тобе – тот стоял в комнате и смотрел на свои часы. Мой хозяин предпочел бы поразмышлять о жутком сновидении, которое только что закончилось, но Тобе сказал:
– Не хотел тебя будить. Но нам лучше съехать, прежде чем Атиф поместит сюда новых студентов.
Он кивнул и взял свой телефон. Увидел три пропущенных звонка от Ндали, ни одного из них он не слышал, потому что отключил звук. Он обнаружил эсэмэску и сразу же открыл ее. «Обим, у тебя все в порядке? Пожалуйста, не забудь мне позвонить, да?» Он хотел спросить у Тобе, как ему отправить эсэмэску в Нигерию. Чтобы звонить, он набирал дополнительные символы и номера, а для эсэмэсок? Но он поспешил в свою комнату собираться. Он еще собирался, когда ему вдруг пришло в голову, что он еще не прочел ее письмо, и он решил прочесть его, как только они с Тобе переедут в новое место.
Агуджиегбе, когда они приехали в свое новое жилище и занесли вещи в квартиру, мой хозяин порыскал в своей сумке и нашел письмо Ндали, спрятанное в одном из маленьких кармашков и многократно сложенное. «Когда же она его написала?» – подумал он. В последний вечер, который она почти весь проплакала, когда настаивала, чтобы они сели на скамье под деревом во дворе? Они сидели на скамейке, дул ветер, они слушали звуки улицы.
Когда он разворачивал листок бумаги, вырванный из линованного блокнота – у нее было таких несколько, и некоторые он когда-то листал, – руки его тряслись. Он положил письмо, лег на спину, взял его снова, чтобы прочесть так, как, по ее словам, читается лучше всего – вслух про себя:
Когда ты читаешь, в особенности Библию, проговаривай слова про себя. Произноси их, Нонсо, потому что, поверь мне, слова – живые существа. Не знаю, как это объяснить, но знаю, о чем говорю: все, что мы говорим, все-все, оно живое. Я в этом абсолютно уверена.
Он посмотрел в потолок, потом оглядел комнату, скользнул взглядом по своим сумкам и только потом прочел следующую строчку, написанную с отступом от других:
Обим, мне грустно. Мне очень грустно.
Эгбуну, он положил письмо, потому что его сердце колотилось как бешеное. Он услышал музыку, вероятно, из ноутбука Тобе. Он почувствовал что-то – мысль, промелькнувшую в его голове, но не мог сказать, что это была за мысль. Он не сомневался, что не просто забыл ее, так как она не полностью материализовалась в его мозгу, а только мелькнула и исчезла.
Я решила тебе признаться, что много раз хотела уйти. Когда я была в Лагосе, я собиралась отправить тебе эсэмэску, написать, что
