Дамы тайного цирка - Констанс Сэйерс

– О, я порезался, только и всего. – Он махнул в сторону гримёрки Эсме. – Там у двери валялся осколок стекла, я его подобрал.

Я отвела Эмиля в свою гримёрку через две двери по коридору, чтобы заняться его рукой. Порез оказался небольшой ранкой на ладони. Я промыла и перевязала рану, но боялась, что в центре она гораздо глубже.

– Тебе нужно показаться врачу.

– Не беспокойся обо мне. – Он коротко коснулся моей щеки. – Это я должен о тебе беспокоиться.

– Со мной всё хорошо. – Я отодвинулась от его руки.

– Позволь напомнить, я подозревал это, ещё когда тебя тошнило.

Я сдержанно фыркнула.

– Мы можем жить в моей квартире. Она небольшая, но на первое время подойдёт.

– Я уже говорила тебе. – Я уселась в кресло. – Мы не можем быть вместе.

– Пожалуйста, перестань думать об Эсме и подумай о нашем ребёнке, – настоятельно попросил Эмиль. – Чего ты хочешь – растить его здесь? – Он оглядел стены вокруг. – Это место ужаса. Меня предупреждали, что здесь тьма, но она же как будто проникает в кости.

– Это мой дом, – сказала я.

– Но он не будет домом нашего ребёнка.

– Ох, Эмиль.

Моя беременность всё больше страшила меня. Я знала, что не могу жить с Эмилем вне цирка. Я была уверена, относится ли это также к моему ребёнку, но даже если бы я смогла существовать в том мире, с Эмилем, я понимала, что жизнь художника требует постоянного уединения. Я видела, как мучаются Хэдли и Эрнест Хемингуэй со своим сыном, Бамби. Эрнест всегда сидит в кафе в одиночестве и пишет, пока Бамби плетётся за матерью на прогулке по Люксембургскому саду. Моя жизнь в цирке была необыкновенно яркой, меня всегда окружали только артисты. Я не могла представить себе, как жить иначе, даже с Эмилем.

Но он смотрел на меня с такой надеждой, так влюблённо.

– Сесиль?

– Звучит прекрасно, – солгала я.

23 августа 1925 года

Трудно это писать, но мне нужно запечатлеть каждую подробность.

После представления неделю назад на Монпарнасе я встретила Эмиля, и меня встревожило, что он снова выглядел так же, как в ту ночь, когда он догнал меня у «Клозери де Лила». Снова он был бледен и с тёмными кругами под глазами, в этот раз ещё более заметными.

Я настояла, чтобы он присоединился к нам с Сильви за ужином. Он ел очень мало, убеждая меня, что просто расстроен. От беспокойства за него я осталась на ночь в его квартире. Он проснулся в лихорадке. Испугавшись, что подхватил какую-то болезнь, он отправил меня обратно в цирк, чтобы не заразить меня и ребёнка, в памяти солдат вроде него ещё были живы ужасы испанки. Хотя я не сказала этого Эмилю, я рада была вернуться на другую сторону. У меня сильно болели рука и нога. Я как будто разваливалась; эта беременность уже плохо сказывалась на моём теле.

Спустя три дня от Эмиля всё ещё не было никаких вестей, и я настояла, чтобы Сильви проводила меня к нему на квартиру. Сначала она колебалась, но неохотно согласилась. После того как он разбил сердце Эсме, Сильви стала ненавидеть его даже больше.

Такси высадило нас в двух кварталах от его квартиры. Стояла летняя духота. В кафе женщины обмахивались веерами и поворачивали кресла так, чтобы сидеть в тени, по улицам струились звуки джаза.

– Он так тебе не нравится.

Сильви стиснула в кулаках подол платья.

– Не понимаю, как тебе-то он может нравиться, не говоря уже про любовь. Он спал с Эсме.

– Он не спал с ней. – Так мне сказал Эмиль, и я ему верила.

Она фыркнула и резко развернулась ко мне посреди улицы.

– Ты правда думаешь, что Эсме бы так злилась и ревновала, если бы не спала с ним? – Квартал мы прошли молча, только Сильви раздражённо вздыхала.

Справедливость её вопроса заставила меня защищаться.

– Ты не стесняешься в выражениях, говоря о нём.

Мы повернули к переулку возле квартиры Эмиля. Сильви снова остановилась лицом ко мне.

– А чего ещё ты от меня хочешь?

– Ты моя подруга. Я ничего от тебя не хочу.

– Ты что, слепая? – Сильви покачала головой, в глазах у неё стояли слёзы. Она дёрнула себя за короткий локон, а потом внезапно обхватила моё лицо обеими руками и пылко поцеловала меня в губы. Отстраняясь, она уже плакала. – Я влюблена в тебя, Сесиль! Ты этого не видишь? Этот человек тебя не стоит.

Я так растерялась от её слов – и поцелуя, что у меня закружилась голова.

– Как давно ты в меня влюблена, Сильви?

Она отмахнулась от меня и пошла вперёд.

– Сейчас уже несколько месяцев. Я удивилась не меньше, чем ты. Мерзко было даже просто смотреть, как ты расстилаешься перед ним всё это время, особенно после того, что он сделал.

– Несколько месяцев? – Я застыла. – После картины?

Сильви обдумала это предположение и пожала плечами, от движения её светлые кудряшки подпрыгнули.

– Ну, наверное.

– Подумай. – Я ткнула в неё пальцем. – Когда?

Она опустила глаза.

– Да, думаю, тогда. Я помню, как начала замечать за тобой всякие мелочи… я видела их годами, но только теперь они выступили на первый план. Я обнаружила, что задерживаю дыхание каждый раз, когда ты входишь в комнату посмотреть, как продвигается картина. Сначала я думала, что это какое-то безумие, мы же были подругами с самого детства. Но когда ты помогала ему рисовать моё лицо на холсте… – Она помедлила и перевела взгляд на улицу. – Не знаю, во мне что-то перевернулось.

Я знала, что у Сильви была короткая интрижка со светской львицей, с которой они познакомились в «Ритце». Мы перестали туда ходить, когда муж этой женщины переехал в Париж, хотя она сама очень хотела продолжать видеться с Сильви.

В тот момент я необыкновенно остро воспринимала всё вокруг. Машины, едущие по бульвару Монпарнас, звон бокалов, запах пота от мужчин, когда они проходили слишком близко, и Сильви, контуры её платья против солнца и веснушки на круглых щеках, появлявшиеся, когда она подолгу бывала снаружи. У неё было лицо идеальной формы, сердечком, как у купидона. Тогда я вспомнила, что это я поставила на портрете Сильви подпись ЭЖ. Проклятие Отца заключалось в том, что изображённый на картине влюбится в художника. Видимо, по версии чар, картину можно было приписать мне.

Я закрыла глаза.

– Это не по-настоящему, Сильви. Это из-за проклятия, которое Отец наложил на картины.

Красивое лицо Сильви исказилось, серые глаза широко распахнулись.

– Как ты смеешь, Сесиль? – процедила она оскорблённо. – Как ты смеешь говорить мне такие ужасные вещи? По-твоему, только ты можешь что-то