Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира - Грэм Робб

Некоторым туристам это могло показаться глубочайшим вырождением гордого древнего народа, но для самого пастуха это была возможность совершить сделку. Многие его земляки уехали из родных мест, некоторые деревни исчезали. Крестьянин, которому повезло жить на туристской тропе, имел больше возможностей остаться там, где родился.

Другая, более мрачная, сторона этой встречи двух миров была более заметна в лабораториях и офисах, чем на курортах. Некоторые антропологи, введенные в заблуждение фотографами-открыточниками, которые выискивали местную экзотику, заметили у жителей Пикардии и побережья Бретани сходство с неандертальцами – приплюснутые лбы, толстые губы, смуглую кожу и «зловещее выражение лица». Эти черты были необычными в обеих местностях, но, по мнению автора статьи, опубликованной в журнале Парижского антропологического общества, это лишь доказывало, что люди с такой внешностью принадлежали к древней, почти вымершей расе. Возможно, такими были обитатели Европы четвертичного периода? «Если так, это будет одним из великих открытий нашего времени. Необходимо провести всеобъемлющие исследования этого крайне редко и нерегулярно встречающегося типа».

Некоторые из этих ранних антропологов были такими же бессердечными, как туристы, врывавшиеся без разрешения в чужие дома. Шестьдесят черепов, ко торые они в 1870-х годах увезли с одного кладбища в Авероне, были частями трупов людей, у которых остались живые родственники. Интерес к наготе ученые тоже проявляли: они уговаривали местных жителей обнажить перед фотоаппаратом их атавистические тела. Туристы толпами съезжались в нетронутые места Франции, чтобы успеть насладиться ими, пока их не испортили другие туристы. Ученые мчались в ее отдаленные места, например в Прованс, в Савойю, на Корсику и в лесистую местность Тьераш возле границы с Бельгией, чтобы покупать почтовые открытки и измерять черепа, хотя один исследователь предупреждал, что «антропометрическое исследование может оказаться трудным и даже опасным». В этом отношении колонии Франции были исследованы лучше, чем она сама. Основатель Антропологического общества Пьер Брока в 1879 году напомнил своим коллегам, что «до сегодняшнего дня антропологи описали и измерили больше негров, чем французов».

Во Франции основой этой молодой научной дисциплины были две противоречившие одна другой идеи. Первая: дикари из предместий промышленных городов – «опасные слои общества», так пугавшие средний класс, – имеют темную кожу и низкий рост не из-за плохих условий жизни, а оттого, что принадлежат к очень примитивным расам. Вторая идея: побежденные галлы стали основой нации и, несмотря на века вторжений и смешивания своей крови с чужой, преемственность поколений не прерывалась, и население Франции сохранило в себе неизменными основные черты своих предков.

Большинство антропологов понимали, что «чистокровных» французов не существует. Они знали также, что слова «галл» и «кельт» – лишь термины, в которые ученые заворачивают свое большое невежество, как в упаковочную бумагу. Но, к несчастью, некоторые из их незрелых теорий были весьма соблазнительны. Наполеон III, а позже маршал Петен и Жан-Мари Ле Пен использовали миф об импульсивных и тщеславных, но по своей сути порядочных галлах, чтобы продвинуть свой образ Французского государства. Предков-галлов можно было с гордостью противопоставить темнокожим лентяям – средиземноморским соседям Франции, но галлы, утверждали они, отличались и от варваров из-за Рейна с их строгим порядком и дисциплиной. Особенно важно было показать, что жители Лотарингии, которые сначала жили под угрозой немецкого вторжения, а потом, когда оно произошло, стали жить под немецкой властью, по своей сути – галлы.

Новая наука затронула души французов отчасти потому, что рассказывала увлекательные истории о древних существах, живущих в современном мире. Наука, которая может объявить, что рабочий, который приносит тебе уголь, – реликтовый первобытный человек, не могла остаться без слушателей. Кроме того, она как будто подтверждала свидетельства других наук. Статистика показывала, что «периферия» Франции – а это почти все местности, которые расположены ближе к морю, чем к Парижу, – была, по сути дела, другой страной. Прославленная «Карта просвещения и неучености во Франции» (1824), составленная бароном Дюпеном, показывала степень образованности или «цивилизованности» жителей каждого департамента в черно-белых тонах – от ярко-белого для территорий с наиболее образованным населением (Париж и Иль-де-Франс) до густого черного (Овернь). Более поздние варианты этой карты были изданы под грубым заголовком «Карта невежества». В 1837 году карты Адольфа д’Анжевиля, на которых были показаны уровень грамотности населения, рост местных жителей – высокий или низкий, их законопослушность или склонность к преступлениям, прочертили линию от Сен-Мало до Женевы. Чуть позже было доказано, что эти географические различия не обусловлены генетически, а порождены случайными и временными обстоятельствами.

Если данные науки не подходили под любимую теорию, их всегда можно было подправить. Пьер Брока основывал свои заключения на форме черепов и делил их на брахицефалические (дословно «короткоголовые») и долихоцефалические («длинноголовые»). Позже данные о черепах парижан показали, что люди более высокой расы занимают, как правило, более высокое положение в обществе. Получалось, что парижская буржуазия находится на самой вершине социально-антропологической пирамиды. «Череп современного буржуа больше по объему, чем череп пролетария». Однако случился и тревожный факт: черепа басков оказались больше, чем парижские, хотя были взяты с кладбища «невежественной и отсталой деревни», которую торговля и промышленность лишь недавно вывели из «растительного» состояния. Но все же рецензент, писавший о книге Брока, приписал в этом месте: «Г-н Брока вовсе не делает из этого вывод, что баски умнее, чем парижане!» Без сомнения, этот рецензент сам рассмеялся при этой мысли.

Антропологи, как большинство их собратьев-академиков, выставляли свои открытия на рынок в комплекте с подходящими толкованиями, но все же они сумели собрать очень много ценной информации о жизни во Франции XIX века: инструменты и резные изделия; предметы культа и подарки любимым; символические знаки и системы счета, которыми пользовались не знавшие букв бретонские крестьяне; лингвистические особенности баскского языка, доисторическое происхождение которого доказывали тем, что названия всех домашних животных и сельскохозяйственных растений в нем заимствованы из других языков. Некоторые бросавшиеся в глаза черты внешности, которые антропологи считали расовыми признаками, на самом деле были результатом образа жизни, которая была распространена в значительной части Европы до конца XIX века. В некоторых местностях, особенно в Гаскони и Оверни, младенцев укладывали в мелкие деревянные люльки с углублением для головы и привязывали ремнями. Подушек или подстилок в углублении не было. Череп ребенка во время роста принимал форму выемки, в которой лежал, и к тому времени, когда малыш начинал ходить, у него была широкая голова и высокий плоский лоб. Поскольку младенцы, просыпаясь, инстинктивно поворачиваются к свету, эти головы часто были странно асимметричными. Позже, чтобы растущий мозг не расколол череп (так объясняли повивальные бабки, которых спрашивали об этом в 1900-х годах), голову ребенка туго обвязывали шарфом; в богатых семьях Лангедока шарф заменяли полосой крепкого сукна, которая называлась sarro-cap. Многие мужчины и женщины носили эту головную повязку всю жизнь и чувствовали себя голыми без нее.

Измерявшие черепа антропологи увековечили на бумаге географию той Франции, которая теперь полностью исчезла. В 1833 году более половины мужчин и женщин в богадельнях Руана и почти все жители некоторых частей Лангедока имели искусственно измененную форму головы и еще какой-нибудь части лица: носовой хрящ раскалывали и вытягивали нос, придавая ему «орлиный» изгиб, или уши расплющивали и обматывали тугими повязками, которые оставляли на них борозды, в результате ухо становилось похоже на смятый, а потом проглаженный с большой силой предмет белья. Группы населения отличались одна от другой походкой и жестами, как поля разных местностей – культурами, которые на них росли. То, как человек шагал и как смотрел на мир, могло указывать на его происхождение так же ясно, как акцент. Если заднюю часть черепа удлиняли, центр тяжести всего тела смещался, мышцы шеи старались компенсировать это отклонение, и угол, под которым располагался глаз, изменялся, особенно если при удлинении изменилась форма глазницы.