По стопам Господа - Генри Мортон

«Отворяй, Ливан, ворота твои, и да пожрет огонь кедры твои.

Рыдай, кипарис; ибо упал кедр, ибо и величавые опустошены; рыдайте, дубы Васанские, ибо повалился непроходимый лес»93.

В этих словах пророка Захарии звучит поэтическая мысль: когда падает наземь царь деревьев, ель и дуб, как более слабые, оплачут смерть своего монарха.

Я всегда буду сожалеть, что не посетил Гору кедров. Мне сказали, что недавний снегопад сделал дорогу непроходимой. Скорее всего, многие знаменитые английские кедры изначально происходят из Ливана; мне говорили, что монахи-марониты, сегодня охраняющие кедровую рощу, охотно раздают семена, которые в подходящей почве непременно прорастут. Я вспомнил рассказ одного из садовников аббатства Драйбург в Шотландии: роскошный кедр в его владениях был посажен крестоносцами; но после я где-то вычитал, что первые кедры в Шотландии датируются лишь 1740 годом, их посадили на землях маркиза Линлитгоу в поместье Хоуптоун. Однако в Англии существуют более старые кедры — например, знаменитый кедр в Энфилде, посаженный между 1662 и 1670 годами доктором Робертом Ювдейлом, а также великолепный кедр в Бретби-парке в Дербишире и кедры в аббатстве Уобурн и неподалеку от замка Уорик.

Утром я покинул Бейрут по французской почтовой дороге, ведущей на Дамаск. Она поднимается по территории Ливана и пересекает горный перевал на высоте примерно пять тысяч футов над уровнем моря.

Дорога идет над белыми летними виллами, окна которых смотрят на зеленый туман деревьев, голубую арку моря и извилистое побережье к северу от Триполи и к югу от Сидона. Затем оставляет подобные банальности и взбирается еще выше, с почти варварской решимостью выходя в призрачный мир ущелий и скальных обрывов, опасных поворотов и внезапных изгибов, от которых перехватывает дыхание. А когда дорога поднимается на самый верх, слепящее солнце теряет свой жар, и воздух становится холодным. Постепенно передо мной раскрывалась обширная панорама Ливанского хребта: сотни миль высокогорья, каньонов и горных пиков, безмолвных и сияющих на солнце, просторный мертвый мир, поднятый к безоблачному небу.

По мере того как воздух становился холоднее, я все чаще замечал небольшие участки слежавшегося снега под камнями и в укромных трещинах. Дул ледяной ветер. Дорога непрерывно шла вверх, уводя к белому, блистающему миру. На верхней точке перевала я оказался перед французским таможенным постом, а вокруг него на склонах стояли телеги с запряженными в них мулами, и люди в солнцезащитных шлемах сгребали в эти телеги снег. Я вышел из машины, ежась от холода, чтобы посмотреть на их занятие. Наполненную снегом телегу подкатывали к глубокой яме на склоне горы, наклоняли, люди в солнцезащитных шлемах лопатами выгребали снег, словно собирались заполнять им летний погреб, и утрамбовывали содержимое. Такие ямы, тянувшиеся вдоль зданий, содержали, вероятно, тонны снега.

— Так продолжается все лето, — объяснил французский таможенник. — За снегом приезжают из Бейрута и Триполи и увозят грузовиками. Что с ним делают? Охлаждают вино! Любой уличный продавец лимонада хранит бутылки в снегу. Вы не слышали, как они кричат по всему Триполи: «Охлажден снегами Ливана»?

Он рассказал мне о чудовищных снежных бурях, которые порой обрушиваются на его одинокую заставу в то время, когда мир внизу задыхается от жары. Но ему нравились горы и одиночество. Он был настоящим охотником! И разве в Ливане нет пантер, диких кабанов и волков?

Пока мы разговаривали, я заметил странное зрелище: группу верблюдов, осторожно прокладывающих путь в снегу по горной дороге со стороны равнины Бекаа.

Я миновал перевал, минут через десять оглянулся на заставу — и мне показалось, что я вижу нечто нереальное, ведь вокруг уже царила яростная жара. Равнина Бекаа в гораздо большей степени отвечает представлениям о земле, текущей молоком и медом, чем долина Иордана. Весна украсила ее бело-розовой пеной цветущих абрикосов и миндаля. Вдаль тянулись мили тутовых деревьев, именно здесь производили дамасский шелк, а дальше начинались мили виноградников и садов с апельсиновыми и лимонными деревьями.

Я двинулся дальше по ровной местности. По своему национальному составу Ливан кажется мне самым любопытным регионом этого края. Он дает приют арабам-метавали, исповедующим мусульманство, маронитам — христианам-католикам (но месса у них читается на сирийском языке, а священники имеют право жениться), а также друзам, чьи религиозные представления во многом остаются загадкой.

Часто утверждают, что религия друзов — необычный реликт язычества, смешанного с христианством, позднее усложненный неверно истолкованной греческой философией. Многие авторы XIX века были убеждены, что друзы поклоняются Золотому тельцу. Это никогда не было доказано, хотя однажды я разговаривал с бывшим членом французского Иностранного легиона, который клялся, что сам видел изображения Золотого тельца в мечети друзов. Однако центральный пункт их верований — вера в то, что безумный Эль-Хаким амр-Иллах, фатимидский халиф Египта, был воплощением Божества. Хаким, убитый в 1021 году по приказу собственной сестры, был абсолютно сумасшедшим. Однажды он велел зарезать всех собак в Каире, потому что какой-то пес его облаял. Он распорядился уничтожить все виноградники и под страхом смертной казни запретил женщинам выглядывать в дверь или окно, а сапожникам — делать женскую обувь.

Его решимость уничтожить христианство в пределах своих владений привела в 1012 году к полному разрушению храма Гроба Господня. Затем он объявил войну мусульманам и превратился в совершенного маньяка-убийцу. Когда болезнь окончательно победила его рассудок, он объявил себя богом. В этом богохульстве его поддержал человек по имени Эд Дарази, который, однако, вынужден был бежать от гнева египтян. Он нашел убежище в Ливане, где основал секту друзов. Эти люди до сих пор верят, что безумный халиф Хаким не погиб, а вознесся на небеса, и однажды он вернется, чтобы покорить весь мир.

Друзы — красивый горный народ, и очень странно, что соседи-христиане приписывают им проведение темных и ужасных ритуалов.

В яркий весенний день руины Баальбека были окутаны белоснежным туманом фруктового цветения. Гигантские колонны храма Юпитера и большой храм Вакха стояли напротив огромной стены Антиливана, над голыми уступами которого, словно серебро, сияли снежные вершины.

Как цельный комплекс древних строений, Баальбек можно сравнить лишь с комплексом храмов Карнак в Фивах. Так много написано о них — о золотом свете над высокими колоннами, о темных разрушенных залах и пересохших источниках, — что едва ли можно что-то к этому добавить. Но никакое описание не может передать истинную красоту этого места. Самое банальное, но справедливое сравнение приходит мне на ум. Если взять зал Св. Георгия в Ливерпуле, городской совет в Бирмингеме, церковь Мадлен в Париже и один из коринфских банков Барклая, выкрасить их в золотисто-коричневый цвет, перенести в сады Херефорда, а потом обстрелять полевой артиллерией, как раз получится нечто, похожее на Баальбек.