Бремя удачи - Оксана Демченко

Князь проводил собеседника презрительным прищуром настоящего аристократа. Бросил на столик плату, едва не обрушив в обморок владельца кафе: кремово-коричневые ликрейские купюры тут были в ходу и цену им знали.

– Без сдачи, – вальяжно добил князь мадейрскую нищету, похлопал хорошенькую дочь хозяина кафе по щеке и пошел прочь.

– Сам ликрейский посланник, – благоговейно охнул хозяин кафе, гладя пальцами купюру и не решаясь сразу ее поднять и уложить в кошелек. – Всем соседям сообщу: князь Волевский счел наш кофе наилучшим и денег за него не пожалел дать впятеро…

Посланник меж тем проследовал до набережной, щурясь на высокое солнце и ускоряя шаг. Зеваки и бездельники уже скапливались и толкались, готовые заранее занять лучшие места по маршруту кортежа. Волевский тоже позаботился об удобстве, но совсем иного сорта: он желал в главный момент этого дня находиться в кругу людей, способных засвидетельствовать и его непричастность к происходящему, и искренность скорби. А сверх того – неоправданное, поспешное, вызванное душевной болью обещание от лица властей своей страны прийти на помощь братьям, если потребуется.

– Князь, – сладким, как горный мед, голосом окликнули Волевского у самой калитки в парк нужного особняка. – Одну минуту…

Выговор у женщины был странный. Но ей бы и большее простилось при подобной внешности. Точнее – бесподобной. Князь поперхнулся и прочистил горло, невольно склоняясь перед незнакомкой и не отрывая взора от ее дивного лица. В глазах бликами солнца тек тот же горный мед, что наполнял голос. В волосах путалось красное золото осени, пахли они дивно и непривычно, горькими, терпкими травами. Князь вдохнул – и лишился остатков рассудительности.

– Да-с, но зачем же мелочиться, свет мой? – окрепшим голосом спросил он. – Минутку? Да я весь ваш, сударыня-с.

Смех у красавицы оказался чудесным и звонким, как говор бубенчиков. Волевский даже взрыкнул, прикидывая в уме, во что обойдется такая драгоценная девица. Все они, здешние, сговорчивы, стоит похрустеть купюрами. Эта, надо думать, кервийка, не зря тамошних женщин полагают красивейшими на весь Старый Свет.

– Я журналистка из Нового Света. – Длинные ресницы сморгнули, позволив солнечному блику упруго качнуться. – Я тут ничего и никого не знаю, хоть по рождению я местная. Но моя мама…

– А вы говорили – минутка-с, – почти прошептал князь, завладевая рукой незнакомки и поглаживая перчатку. – Лапушка, так я вас в свет введу, определенно-с. Это дело важное, и покровитель тут надобен надежнейший, вы верно избрали человека для беседы, да-с.

– Я наняла экипаж, – улыбнулась красавица. – Тот, глядите. Поговорим без лишних глаз?

– Гм, – промычал князь, с удовольствием изучая зашторенные оконца обшарпанной кареты, старомодной, но обнадеживающе вместительной. – Так чего мы ждем-с?

– Но я надеюсь на вашу порядочность, – мило порозовела красавица. От растерянности перед напором князя ее произношение сделалось невнятным.

– Надейтесь, – задохнулся князь, впечатленный этой ловко выказанной стыдливостью, и потащил добычу к карете. – Это мое второе имя, так точно-с.

Он распахнул дверцу, сам первым сунулся внутрь и потащил следом красавицу. Она некстати упиралась и даже почти готова была звать на помощь. Тянуть незнакомку в недра омута тени было почти столь же приятно, как вываживать здоровенного сома, предвкушая пир и хвастовство перед другими рыбаками… Дверца хлопнула, погружая недра старого экипажа в сумерки. Осознав, что сам стал дичью, Волевский дернулся было оттолкнуть «добычу» и выбраться наружу. Но не смог – тело безвольным тестом осело, ветхие подушки дивана жалобно захрустели обивкой.

– Вам просили передать привет с родины, – ласково сообщила красавица, и от ее голоса по спине забегали мурашки, а сознание поплыло, наполненное томлением и навязчивой одержимостью мотылька, завидевшего свет.

– Левый нагрудный карман, – уточнил мужской баритон у самого уха.

Князь, сопя от возмущения и не имея сил высказать возражения хоть одним словом, стерпел унизительный обыск костюма. Забрали и бумажник, и прямоугольник-открыточку с записями.

– Трогай шагом, – велела женщина кучеру. Обернулась и подмигнула князю. – Меня все сегодня слушаются. Впрочем… как обычно, не более того. Спи.

– Можно я тебе в любви объяснюсь, жрица? – с придыханием уточнил Рони.

– Ты вроде Мари объяснялся на той неделе, – прищурилась Геро с недоверием.

– Так она там, ты здесь. Карета уютная, – не унялся Рони. – Мы, фон Гессы, такие разборчивые, все выбираем и выбираем, выбираем и выбираем…

– Ох, довыбираешься, всех толковых разберут.

– Рони, ты доставишь князя в его особняк, там уже работают. Изволь быть серьезным, не позорь семью перед Горгоном. И бумажку пусть просмотрят, она небесполезна, – прервал приятный и бессмысленный разговор тот же баритон. – Геро, проследи, чтобы дурень бросил бомбу в реку.

– Куда взглядом укажу, туда и бросит, – чарующим голосом выдохнула жрица.

– Помни о джиннах.

– Да.

Экипаж со скрипом и вздохами полз от набережной в узкие улочки. Геро открыла дверцу, выпрыгнула и зацокала каблучками по мостовой, улыбаясь солнышку и рассеянно оглядывая растущую, как тесто на хороших дрожжах, толпу.

Очень далеко от нарисованных ослов, у самого изгиба дороги, время от времени мелькала приметная фигура Равшана в полосатом халате. Он принадлежал совсем иному миру, укладу жизни и так же притягивал взгляд, как и его ослы. Круглолицый южанин шумел, повторяя все те же слова – «хорошо» и «привет», – и окружающих забавляла его безобидная и даже чуть показная глупость. Темные глаза с хитроватым прищуром на миг встретились с взглядом Геро и тотчас указали важное: молодого мадейрца, что стоял у самой стены, в каких-то пяти шагах от девушки. Юноша имел напряженную спину и «звучал» эмоционально иначе, нежели остальные. Геро спела несколько звуков зова, вслушалась в отклик. Судя по всему, нет в толпе джиннов, да и магов приличного уровня тоже не слышно. И это понятно: зачем привлекать внимание? Все и без участия чудес распланировано и не предполагает случайностей.

Мир, как однажды сказал Голем, – это колебание близ состояния равновесия самых точно и тонко настроенных весов на свете. Чаши стоят почти ровно, пока значимые взгляды и главнейшие интересы могут удерживать баланс, пока люди в силах договориться, пока полумифическое общее благо и совершенно невидимая глазу мораль хоть как-то влияют на принимаемые решения… Пока расхождение интересов и оценок не достигает критического состояния. Нарушь баланс – и колебания усилятся. И однажды, ничем не успокоенные, они склонятся к крайности худшей и страшнейшей – войне. Тот же Голем называл войну безжалостным способом выигрыша для избранных. И безнадежным путем к проигрышу для всех остальных, кто в игре лишь пешка… Точнее, пушечное мясо.