То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из Петербурга хозяин явился мрачнее тучи.
Встретил меня у ворот, на дворе, развел руками и, сняв с головы котелок, помахал им в воздухе.
– Э-эх, скажу вам, ну и лидеры… У всех был. У всех! Слушали. И не могут… К какой партии я подхожу, не могут определить… Э-эх и Россия, эх ты, Россия! – И, склоня голову, хозяин мой пошел в подъезд.
Стоящий рядом кучер Петр сказал:
– Это верно. От эдакого всего у кого хошь ум раскорячится…
Прошло много, много времени, и встретил я в Париже сухощавого и поседевшего человека. Большие серые глаза его были полны грусти. Худая желтая рука как-то робко мешала ложечкой кофе. Это был мой московский хозяин. Шумная парижская толпа спешила мимо.
– Дождик всё тут идет, – говорил хозяин глухо.
– А помните наш милый сад, – говорил я ему, – стол деревянный в саду, где вы пили чай, в Москве, на Третьей Мещанской, у Троицы-капельки?.. Помните?
Он пристально смотрел на меня серыми глазами.
– Помню. Капельки. Это ведь исстари… Кабак стоял там. Да, кабак. Там водку пили, а остаток из чарок, капельки-то, собирал кабатчик. Вот на эти капельки он и построил храм-то. Да, построил. А я, я-то… Всё потерял… всё отняли. Всё до капельки. Теперь один тут. Вот.
– Ну а нашли вы, к какому крылу пристать? – попробовал я рассеять его шуткой. – Определили вас наконец?
– Нет. Трудненько это, не определили… Вертели меня, правда, вертели, а определить не могли нипочем. Один очень старался. Полтора года со мной спорил. Даже глаз у него ушел под лоб. Рот скосило. А не мог. – И на лице старика, хозяина моего, показалась довольная улыбка.
Чертополох
Помню, давно я слышал, в какой-то оперетке пели:
Что посеешь, что посеешь,
То пожнешь.
И по той дорожке смело
Ты до цели добредешь.
Это верно. Крестьяне сеяли хлеб. Долгое время сеяли и много. Хлеб этот ели и мы. И не одни мы, а и иные страны. А вот у забора, у моего сарая, у крыльца, сам по себе, несеяный, рос такой большелистый лопух-чертополох. Цвел он такими колючими шишами, и приятели мои в ночное время к августу попадали в чертополох, который застревал на штанах своими колючками. Трудно было отдирать, так сильно вцеплялся чертополох.
Сердились приятели.
За каким чертом растет этот чертополох? И кто его посеял?
Вот Василий Сергеич в теплую звездную ночь вышел с террасы моего деревенского дома, хотел полежать на травке, помечтать, посчитать звезды – и попал в чертополох, который ему вцепился в бороду и в голову. Рассердился он ужасно на всех и почему-то даже на правительство.
Хорошо, что доктор, Иван Иваныч, надев очки, вытаскивал пинцетом впившиеся в голову колючки чертополоха.
А Василий Сергеич несмолкаемо бранился и говорил:
– Вот всё так у нас. Чертополох. И никто не обращает внимания. А он всё разрастается. И никто не смотрит. Урядники не смотрят, скажут – не их дело, а надо косить его, уничтожать, а то вся Россия чертополохом зарастет.
– Да, это верно, – сказал Коля Курин. – Это скверная штука. Черт его знает, как он впивается, не отдерешь.
– Хорошо, что в ухо не попало еще, – сказал доктор Иван Иваныч, – а то в мозг проникнет, тогда уж верно, что завираться начнешь.
– Мне-то раз попало в ухо, – скромно сказал Коля Курин.
– Вот непременно Кольке попало, – подхватил охотник Караулов. – Особенно в политике завирается. Должно быть, у него застряло в мозгах.
– Ну уж извините, ничего не застряло. Я, брат, университет кончил. Я-то побольше вас понимаю. Оттого-то мы называемся интеллигенцией.
– Скажи, голубчик Коля, – спросил я, – ты сказал, что тебе попало. Ведь эта зацепка в чертополохе такая привязчивая. Вон к штанам пристанет – насилу отцепишь. Как попало тебе? Да еще в ухо?
– Помню, вот в такой августовский вечер, – говорил Коля, – пробирался я на дачи в Кунцеве. Уж было поздно и темно. Пробирался к хорошенькой такой говорливой брюнеточке. Помню, был я в нее влюблен. Шел у частокола загородочками и добрался. Вижу, лампа светится на терраске. Так интимно, хорошо. Зашел на деревянную террасу дачи к ней. Она сидит за столом у лампы и книжку читает, Тургенева. Как увидела она меня, встала и руками всплеснула:
– Что с вами, посмотрите на панталоны. Вы весь в чертополохе.
Я посмотрел, действительно, вижу – как же я так попал?
И так мне сделалось неприятно, но говорю:
– Пустяки это.
А она говорит:
– Нет, нет. Я боюсь, не подходите ко мне. Они и в меня вцепятся. Это чертополох.
И всё чудное свидание на даче в тихую ночь полетело в тартарары.
– Ничего, – говорил я ей.
А она говорила:
– Нет, чего. Вы в чертополох попали.
Простите, любезный читатель мой, что я пишу такие несерьезные вещи. А всё же скажу, что так мало нужно, чтобы расстроились чувства и разлучились сердца, потухла любовь. Поэты наши воспевали природу, весну, песнь соловьиную, а про чертополох – ни гугу. Не нравился. А он в жизни нашей приносил и принес большие неприятности.
– Постой, Коля, ведь ты сказал, в ухо тебе попал чертополох-то?
– Попал, – сказал Коля, – долго болело. Шум ужасный в голове, только я спичкой вытащил, выковырял его из уха.
– Еще осталось, должно быть, – сказал со стороны Караулов.
– Осталось, – подтвердил Сахновский.
– Это почему же, позвольте вас спросить?
– Завираешься часто, – ответил хладнокровно Юрий.
– А если попадет в ухо, то это может кончиться скверно, – сказал Иван Иваныч.
– Ну, полно пугать-то, – сердился Василий Сергеич. – Ты лучше выпей вот коньяку.
И всё так шло ничего. Благополучно. Но ночью Василий Сергеич разбудил всех и говорил, мигая, что у него что-то в голове такое начинается, что не попал ли ему чертополох в уши:
– Всё политика в голову лезет, просто как у всех в Москве моих знакомых. Те все про освободительное движение говорят. И оно мне тоже в голову лезет. У меня этого прежде не было. Ванька, – сказал он доктору, – посмотри, пожалуйста, в правое ухо. Что-то у меня свербит.
Доктор Иван Иваныч поставил к лицу Василия
