Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

— Да на что я вам — замужняя, больная. Есть ведь молодые и…

— Алиса!

— Я сама испортила себе жизнь, и никому ее уже не исправить.

— Если вы не хотите, чтобы мы жили вместе… Все равно! Только не возвращайтесь! Вы предаете… Не меня… саму себя.

— Я должна вернуться. Я не смею отнимать у ребенка отца.

От этих слов Артур съежился, словно его ударили. В глазах что-то погасло. Он не сказал больше ни слова.

А когда спустя две недели Алиса приехала к матери, на обед не было ни лакомых блюд, ни гостей, не было и радости свидания. Эрнестина осунулась и как-то вдруг постарела. Голос и глаза потускнели. Когда Алиса, повязав платок, подошла к матери проститься, Эрнестина устало взглянула на дочь:

— Скажи ему, что я дам эти деньги.

— Мамочка! Нет!

— Я дам. Чтобы он не смел попрекать тебя.

Всю дорогу у Алисы было ощущение, будто у нее кто-то умер.

Петерис сделал еще один шаг к собственной земле. Хоть «Прерии» и были записаны на Эрнестину, он не сомневался, что хозяином будет сам: теща осталась жить в имении и никакой аренды не требовала. Он не прольет больше ни одной капли пота, стараясь для других, отныне он работает на себя.

В «Прерии» Виксны собирались переезжать на юрьев день, потому что пока еще там жил Симсон и его арендатор, но Петерис уже в начале апреля стал хлопотать на новой земле: опять начал с заросших кустами залежей, как девять лет тому назад в «Апситес». Он отвез на новое место плуг, борону и кое-какие вещи, которые никто не стал бы красть. Сено и семенное зерно Петерис перевозить побоялся.

Алиса в последнее время опять чувствовала себя хуже: кололо под лопатками, одолевали бессилие и какое-то странное безразличие. Ночью спалось плохо, а днем клонило в сон. Петерис несколько раз заставал ее в хлеву дремлющей.

— Ты должна сходить к врачу, — сказал он.

— У меня ничего не болит.

— Запустишь — хуже будет. Опять придется в санаторий ехать. А чем платить станешь, когда денег нет?

Наконец Алиса собралась в Бруге, к Зильберману. Врач велел сделать рентгеновский снимок и прийти через неделю. Но поскольку у Лизеты боль под ложечкой все усиливалась и распространялась, Алиса в свою очередь настояла, чтобы свекровь поехала с ней.

— Доктора эти все равно ничего не знают, только деньги берут, — противилась Лизета.

Но наконец Алиса уговорила ее, и к врачу они поехали вместе. Прежде всего доктор посмотрел рентгеновский снимок и еще послушал у Алисы сердце.

— В легких ничего нет, все зарубцевалось, и, если будете разумны, проживете до ста лет, а с сердцем хуже.

Объяснив Алисе, как за собой следить, какие принимать лекарства, врач велел позвать Лизету.

Тщательно прощупав и подробно расспросив пациентку, он сказал:

— Это, мамаша, так скоро не пройдет. Надо терпеть, быть осторожной с едой и принимать лекарства.

Когда Лизета оделась и обе уже хотели проститься, врач попросил Алису остаться.

— С мамашей плохо. Как у вас со средствами?

— Сейчас…

Зильберман был человеком умным и снискал уважение не только верными диагнозами и успешным лечением, но и откровенностью и честностью. Если он считал, что больного уже не спасти, то сразу говорил об этом.

— Это ваша свекровь?

— Да.

— У мамаши рак в последней стадии. Операция ничего бы не дала, и, если со средствами у вас неважно, пусть лучше умирает дома. Единственное, что я могу сделать, выписать сильное лекарство, чтобы хоть в какой-то мере снять боли.

— И…

— Самое большее еще месяца три…

Алиса поблагодарила и ушла.

— Что он сказал? Что-нибудь про меня?

— Нет.

— Так что же ему надо было?

— Выписал еще лекарства.

— Почему не выписал сразу?

— Не знаю.

— Кому? Мне?

— Нет, мне.

Алиса вынуждена была лгать.

Пока в аптеке готовили лекарства, Лизета позвала Алису в лавку.

— Я, дочка, хочу купить тебе что-то.

— Мне ничего не надо.

— Ты со мной не спорь! Я так решила, и будет по-моему.

В большой лавке Абрамсона Лизета купила Алисе роскошный шелковый платок с бахромой. Алисе не нравились такие платки, и она пыталась Лизету отговорить.

— Уж очень он дорогой! Ради бога, не надо!

— А я хочу тебе такой и покупаю!

Платок завернули, свекровь уплатила и, держа обеими руками подарок, Лизета торжественно вручила его Алисе.

— Спасибо тебе, дочка, за твое доброе сердце.

В большом бору, где дорога долго поднималась в гору, Лизета сказала:

— Если бы ты знала, как я рада, что у нас теперь своя усадьба! Знаешь, дочка, мне большего счастья и не надо. А из-за этой желудочной хвори я не горюю. Не помогут эти еврейские лекарства, съезжу к Катэ, чтоб заговорила. Разве у меня теперь будет время болеть? Как угорелая носиться буду!

Алиса слушала, кусала губы и пыталась улыбаться. Она должна была радоваться вместе со свекровью.

Наконец настал день, когда Петерис, Алиса и Лизета погрузили свои пожитки на телегу и увезли в «Прерии». Теперь они располагали пятью комнатами на троих, но лошадей пришлось поставить в сарай. В заваленной навозом хибаре, где Симсон и его арендатор держали до сих пор скотину, лошадям места не было. Надо срочно думать о новом хлеве.

— Коли нельзя иначе, возьмем деньги в банке, — рассуждал Петерис.

Прежние долги, при покупке дома, были погашены, «Прерии» можно было перезаложить. Петерис только сомневался, пойдет ли на