Уинстон Черчилль. Последний титан - Дмитрий Львович Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опираясь на донесения Криппса и Ная, начальники штабов согласились считать 15 мая ближайшей датой начала наступления. Но за девять дней до начала операции – 6 мая, Окинлек затребовал переноса согласованной даты на месяц. Добавив при этом, что, если к 15 июня противник перебросит в Ливию итальянскую танковую дивизию «Литторио», тогда планы придется скорректировать с переносом наступления на август. Во время обсуждения новых предложений Окинлека с начальниками штабов Черчилль заявил, что «сражения не выигрываются арифметическими подсчетами сил противника». Вновь указав на важность Мальты, на которую за последние два месяца – в марте и апреле – было сброшено в два раза больше бомб, чем на Лондон во время Блица, и потеря которой обернется «серьезной катастрофой для Британской империи» и «роковой для обороны долины Нила», Окинлека призвали «атаковать противника и дать крупное сражение, если возможно, в течение мая, и чем раньше, тем лучше». Также подчеркивалось, что в Лондоне «готовы взять на себя полную ответственность за эти общие директивы, оставляя вам необходимую свободу действий в отношении их выполнения». Окинлек отказался считать последствия от потери Мальты катастрофичными ни для снабжения британских войск, которое могло осуществляться через Индийский океан, ни для нейтрализации снабжения противника. Кроме того, он сообщил, что из-за проблем со снабжением, даже начав наступление в мае, овладеть аэродромами в Западной Киренаике, возможно, не удастся раньше конца июня.
Упрямство Окинлека задело Черчилля, решившего на этот раз направить главкому «твердый приказ, которому он должен был подчиниться либо быть снятым с поста». «Мы твердо решили, что нельзя допустить падения Мальты без сражения, проведенного всей вашей армией ради ее удержания, – значилось в послании. – Поэтому мы повторяем взгляды, которые были выражены нами, с той лишь оговоркой, что самая поздняя дата вступления в бой с врагом, которую мы можем одобрить, – это та дата, которая обеспечивает отвлечение сил противника на время прохождения конвоя в период июньского новолуния». Окинлек взял продолжительную паузу, ответив через девять дней, что «намерен выполнить» переданные инструкции. Однако в этот раз противник ударил первым и вместо нападения пришлось обороняться. Причем оборона сопровождалась масштабным отступлением и серьезными потерями, в том числе капитуляцией Тобрука. Как и в случае с Сингапуром, войска Содружества наций (в основном необстрелянные южноафриканцы) численностью 35 тыс. человек оказались плененными армией, которая уступала им в живой силе. Черчилль лично приказал держать Тобрук, а также гарантировал США, что порт останется недосягаемой целью для противника. Поэтому падение Тобрука было не только обидным, но и опасным для репутации премьер-министра. Контекст омрачало и то, что информация о поражении в битве при Газале и неожиданной, позорной капитуляции Тобрука пришла во время переговоров с Рузвельтом. «Это был один из самых тяжелых ударов, который я перенес во время войны», – признавался Черчилль в мемуарах, добавляя, что «одно дело – поражение, другое – бесчестье»{333}.
Поймав кураж, Роммель устремился вперед. В конце июня он пересек границу Египта, взяв 25-го числа Мерса-Матрух в 225 километрах от Александрии. В тот же день Окинлек отстранил Нила Ричи (1897–1983) от должности командующего 8-й армией и принял на себя его обязанности. Отведя войска на восток, Окинлек окопался за песчаной грядой, протянувшейся от Эль-Аламейна у Средиземного моря на 65 километров южнее к впадине Катара. Роммель занял позиции к западу от Эль-Аламейна в ожидании подкрепления. До Каира оставалось 225 километров, до Александрии – меньше ста. Несмотря на все увещевания Черчилля о необходимости скорейшей контратаки, Окинлек заявил, что ему нужны время и ресурсы. Палата общин забурлила, выражая недовольство сложившейся военной обстановкой, что в первых числах июля привело к вотуму недоверия существующему правительству. Своими обвинениями критики смогли найти отклик в сердцах слушателей. Например, выступление Джона Уордлоу-Милна (1879–1967), заявившего, что «причины нашей неудачи в гораздо большей степени лежат здесь, чем в Ливии», и осудившего Черчилля за совмещение постов премьер-министра и министра обороны. Или колкие удары Эньюрина Бивена, разогревшего коллег такими провокационными заявлениями, как: «Премьер-министр выигрывает одни дебаты за другими, проигрывая одну битву за другой… В стране говорят, что Черчилль сражается на дебатах, как на войне, и на войне, как будто он находится на дебатах». Или недружелюбные заявления бывшего государственного секретаря по военым делам Лесли Хор-Белиши (1893–1957): «Как можно полагаться на суждения премьер-министра, когда он столько раз последовательно ошибается в своих прогнозах? Палата общин наконец должна положить этому конец. За первые сто дней мы потеряли нашу империю на Дальнем Востоке. Что произойдет в следующие сто дней? Пусть каждый член палаты голосует в соответствии с тем, что ему подсказывает совесть». Совесть подсказывала, что может диатриба и могла впечатлить, но отсутствие конструктивных предложений (предложение Уордлоу-Милна назначить младшего брата короля Верховным главнокомандующим не в счет, поскольку вызвало смех и сомнения в адекватности оратора в оценке происходящего) указывало, что кроме недовольства критики бессильны что-либо исправить. В ответной речи Черчилль заявил, что он «не просит снисхождения ни к себе самому, ни к правительству Его Величества». Если палата решит, он «уйдет с чистой совестью и с сознанием того, что я выполнил свой долг в меру своих способностей». Единственное, о чем он попросит в этом случае: «Предоставить моему преемнику те скромные полномочия, в которых мне было отказано». Голосование показало, что депутаты все равно поддерживают премьер-министра: лишь 25 из них против 475 высказали недоверие. Черчилль остался доволен итогами голосования. Также его душу согрели слова депутата-юниониста Уолтера Эллиота (1888–1958), который напомнил, что 25 оказалось максимальным числом голосов, которое в 1799 году – в самый тяжелый для Британии час во время Наполеоновских войн – оппозиция смогла противопоставить тогдашнему премьер-министру Уильяму Питту-младшему (1759–1806){334}.
Победа в Палате общин не отменяла необходимость организации наступления в Северной Африке. Неудовлетворенный поведением Окинлека, Черчилль лично прибыл в августе 1942 года в Ставку Главного командования в Каире. После посещения войск, а также бесед с командующими он пришел к выводу, что для активизации боевых действий необходимы качественные изменения в организации высшего командования на всем театре военных действий. Он предложил разделить Средневосточное командование на два самостоятельных: Ближневосточное со штабом в Каире, которое охватывало бы Египет, Палестину и Сирию, и Средневосточное со штабом в Басре или Багдаде, охватывающее Персию и Ирак. По конкретным персоналиям Черчилль настаивал на назначении Уильяма Готта командующим 8-й армией, Гарольда Александера – Ближневосточным, а Клода Окинлека – Средневосточным командованием. Окинлек отказался принять командование, считая, что военная активность в Персии и Ираке не соответствует по масштабу и сложности уровню отдельного командования. Предложение премьер-министра также отвергли члены Военного кабинета, которые хотели получить козла отпущения. Особенно жесткую позицию в отношении Окинлека заняли лейбористы, призвавшие задвинуть генерала как можно дальше. В итоге Средневосточное командование осталось неделимым. Командование войсками в Иране и Ираке принял генерал Мейтленд Уилсон (1881–1964), а новым главкомом войск на Среднем Востоке стал генерал Александер. Что касается командующего 8-й армией, то самолет с Готтом разбился во время обсуждения его кандидатуры, и его место занял Бернард Монтгомери (1887–1976)
