Пляска смерти - Лорел Гамильтон

Он укусил меня, вонзил клыки, и боль была настолько острой, что я толкнула его в плечи, будто старалась вырваться. Столько боли сразу я не могу выдержать, не попытавшись оттолкнуть. Он стал пить, горло его задергалось, глотая. Это могло быть так эротично, а получилось просто чертовски больно.

Но это было как обезглавить курицу, чтобы поднять зомби, или намазать вампиру губы кровью, чтобы исцелить его. Кровь, даваемая с целью, и я послала с этой кровью свою магию. Воспользовалась ею, чтобы призвать Реквиема, найти его во тьме и освободить.

Он отпрянул от моего горла, запыхавшись, как после бега. Кровь капала у него с нижней губы, и он смотрел на меня — первую секунду мутными глазами, а потом из них стал смотреть он. Глаза вспыхнули синим огнем с намеком на бирюзу посередине. Сила Реквиема танцевала по моей коже холодным, колючим бризом.

— Я здесь, Анита. Ты мне прочистила мозги. Что ты хотела бы от меня?

Я высвободилась из его объятий, отодвинулась, капая кровью. Римус уже послал молодого охранника Циско в ванную за бинтом и пластырем.

— Я хотела, чтобы ты освободился и был самим собой. Это мы и получили.

Он покачал головой и вздрогнул, будто только сейчас у него заболели синяки. Потом оперся спиной на груду подушек, чтобы не беспокоили грудь и живот, и устроил раненую руку поудобнее.

— Это было как под наркотиками — ничего не болело, когда ты меня касалась. Теперь я свободен, но болит это все зверски.

— Разве оно не всегда так? — улыбнулась я.

Он снова был самим собой.

Я оглянулась на других вампиров. На Элинор, все еще сжимающую спинку своего кресла. Ощутила ее. Почувствовала, как вкус мороженого, которое можно собрать в шарик и лизнуть. В основном сливочное, но с шоколадной крошкой. Посмотрела на Лондона. Точно не сливочное, что-то более темное, маслянистое, полное хрустящих крошек. Нечестивец ощущался как глазурь, шоколадная глазурь, которую можно размазать по коже и слизывать дочиста. Я встряхнула головой, отгоняя эти образы, и посмотрела на Истину, все еще жмущегося к камину. Что-то свежее и чистое, клубника, может быть, клубничное мороженое, тающее на коже, и его можно слизнуть и присосаться к прохладе вокруг сосков…

— Анита! — Голос Жан-Клода. — Анита, это нужно прекратить.

Он никогда не называл меня Анитой. Услышав свое имя, я повернулась к нему.

— А почему твоего вкуса я не чувствую?

— Потому что я твой мастер, а не игрушка для твоей силы.

Выражение его лица напугало меня, потому что он был напуган. Облизав сухие губы, я сказала:

— Наверное, это и есть ответ на наш вопрос. Не надо мне трогать чужих вампиров.

— Да, — сказал он. — Да. — Он стоял у края кровати. — А теперь отключи это.

Я не сразу поняла, о чем он. Некромантия, ее надо опять отключить.

Я закрыла глаза и стала втягивать ее в себя. Тянула сильно, еще сильнее, закрывая и сжимая этот метафизический кулак все туже и туже. Но было так, будто ладонь слишком маленькая, чтобы ее удержать. Сжать можно, но вытекает наружу, будто песок сжимаешь в горсти. Нет, неправда. Я не хотела это прекращать — так хорошо было просачиваться в вампиров, куда приятней, чем играть с зомби. И как только я поняла, что это я сама позволяю кулаку протекать, я смогла его закрыть. Это было почти больно, но я закрыла. Смогла. Но мелькнула мысль, не наступит ли когда-нибудь день, когда силы будет столько, что я не смогу ее полностью перекрыть? Об этом надо будет поговорить с моей наставницей в магии Марианной. И чем раньше, тем лучше.

Открыв глаза, я спросила:

— Теперь как?

— Теперь хорошо, — ответил он, но не слишком довольным голосом.

— Это было страшно, — сказала Элинор. — Я ощутила твою силу, будто ты лижешь мне кожу, лижешь…

Она вздрогнула, и не от наслаждения.

— Прости, — ответила я.

— Ты могла меня подчинить, — сказал Лондон. — Загипнотизировать, как я человека. Могла, я это чувствовал.

— Ты должна исправить то, что сделала с моим братом, — заявил Нечестивец. — Или привязать меня так же, как привязала его.

Я кивнула:

— Давай потом об этом побеседуем, ладно? На сегодня я уже по горло сыта.

— Ты мне обещала, — напомнил Нечестивец.

Я вздохнула:

— Послушай, я не знала, что взять кровь у меня вместо Жан-Клода — это будет такая большая разница. Я старалась как лучше, Нечестивец. Истина умирал, когда я предложила ему кровь. Я спасла ему жизнь, если я правильно помню, так перестань на эту тему собачиться.

Я злилась, потому что чувствовала свою вину, а меня это почти всегда злит.

— Анита как-нибудь в другой день займется вашими проблемами, — сказал Реквием. — А сегодня мой день.

Что-то в его тоне заставило меня обернуться к нему. Он лежал, будто страдал от ран, но выражение его лица не говорило о боли. Скорее о предвкушении.

— Что это ты задумал, Реквием? — спросила я.

— Просто вспомнил, что тебе еще предстоит питать ardeur перед всей этой честной компанией.

Я покачала головой:

— Что-то меня не вдохновляет эта мысль.

— Испытание в том, чтобы проверить, что будет, если ты начнешь питать ardeur на глазах у наших гостей. Мы уже знаем, что некромантию перед ними ты использовать не будешь, но этот вопрос все еще не решен.

Я покачала головой:

— По-моему, уже все понятно.

— Я здесь солидарен с Анитой, — сказал Лондон. — Никакого ardeur’а перед нашими гостями. Ничего такого на глазах других мастеров.

— Не нам решать, — возразила Элинор.

— Вы думаете, что я ошибаюсь? — спросил он.

Не ответил никто, так что пришлось мне.

— Нет, ты не ошибаешься. Мои силы слишком непредсказуемы, чтобы использовать их сейчас публично. Мне придется чертовски крепко закрываться щитами.

— Может быть, ты и можешь в такой степени управлять своей некромантией, — сказал Реквием, — но ardeur еще не укрощен и не взнуздан.

— Она только что освободила тебя, — сказал Нечестивец. — Как ты можешь хотеть, чтобы она снова тебя поработила?

— Я не хочу снова быть рабом, но я хочу, чтобы она на мне напиталась. И хочу так, как давно уже ничего не хотел.

Я обернулась к Жан-Клоду:

— Так он свободен или нет?

— Ты вернула меня обратно, и я теперь могу выбирать, Анита.

Я посмотрела на него:

— Не понимаю.

— Ты сказала, что не будешь питать от меня ardeur, если я не освобожусь и не верну себе возможность выбирать. Ты сказала, что это было бы изнасилованием, если у меня нет выбора.

— Не знала, что ты запомнил все, что я говорила.

— Запомнил.